Почему нас нельзя назвать хитроумными стратегами межличностных отношений? Почему вместо результатов точного расчета, который мы, сами того не сознавая, производим, у нас имеются лишь расплывчатые предпочтения (этот человек «симпатичный», эта группа «дружелюбная»)? Отсутствие доступа к работе систем логического вывода обусловлено несколькими вескими причинами. Во-первых, многие когнитивные механизмы призваны создавать сильную мотивацию и создают ее, обеспечивая нам вознаграждение в виде эмоций. Мы бы не стали вкладывать столько сил и средств в выбор «своего единственного / единственной», если бы не сильные эмоциональные переживания. С помощью эмоций подтолкнуть нас в нужном направлении гораздо проще, чем с помощью абстрактных выкладок о предполагаемых последствиях неправильного выбора. Во-вторых, наши системы логического вывода очень сложны. Выбор «единственного» или отбор надежных партнеров в большой компании – процесс невероятно многоплановый, поскольку абстрактного «правильного» и «единственного» попросту не существует. Все зависит от контекста, от наших потребностей и возможностей, от потребностей и возможностей других, и все это меняется вместе с меняющимися параметрами. Учитывать огромные массы релевантных сигналов и постоянно оценивать их значение заново – слишком непосильная задача для неторопливого сознательного осмысления. И наконец, системы социального взаимодействия развивались не в условиях больших групп и абстрактных институтов – государств, корпораций, союзов и социальных классов. Наша эволюция протекала в небольших собирательских отрядах, и именно в этом контексте развились определенные особенности наших систем социального взаимодействия. Оседлые поселения, крупные племена, королевства и другие современные институты были настолько редки в период нашего эволюционного развития, что мы еще не выработали надежных интуитивных установок на их счет.
Магия общества
Люди живут в очень разных социальных условиях – небольшие племена собирателей в саванне, оседлые крестьянские общины; селения, где почти никто не выращивает собственные продукты питания; современная городская среда, где человек едва ли не в каждом аспекте своего существования зависит от других. Во всех этих непохожих контекстах у человека имеется некая эксплицитная картина того, что такое общество, из каких групп состоит, почему и т. д. В частности, люди по всему миру делят свое социальное окружение на категории, то есть воспринимают тех, с кем взаимодействуют, не как отдельных личностей, а как представителей более общих категорий – семья, социальный класс, этническая группа, каста, раса, род или пол. Кроме того, у представителя любого общества имеются доступные сознательному осмыслению понятия социальных отношений, доморощенные представления о том, как их нужно строить и поддерживать, и культурно обусловленные способы их восприятия. У человека существует эксплицитное понимание того, что такое дружба, каким должен быть взаимообмен, как обретается и поддерживается власть в сложных группах – иными словами, «как функционирует общество».
Очевидно, что все эти представления варьируются в зависимости от социума, в котором человек живет, однако у них есть одна общая черта. Все они основаны на понятиях, которые кажутся крайне расплывчатыми и недостаточными в сравнении с действительным взаимодействием и даже интуитивным представлением о том, что надлежит делать в том или ином социальном контексте. Вот несколько примеров. Во-первых, при делении социальных групп на категории человек подразумевает у них естественные различия. В кастовой системе считается, что представители разных каст обладают разной «сущностью», поэтому не должны вступать между собой в брак и даже контактировать. Схожий постулат лежит в основе расистской идеологии: некоторые различия якобы обусловлены самой природой, хотя и не всегда видны. Во-вторых, сталкиваясь с тем или иным сложным взаимодействием, человек склонен описывать его в антропоморфных терминах. Селения, социальные классы, страны чего-то «хотят», «боятся», «решают», чего-то «не понимают» в происходящем и т. д. Даже о работе комиссии зачастую отзываются в таком же ключе: комиссия осознала, комиссия сожалеет. Считая селение, компанию, комиссию совокупным действующим лицом, мы избавляем себя от тяжкого труда описывать многостороннее взаимодействие в группе числом участников больше двух.
Антрополог Ларри Хиршфельд предложил для подобных представлений о социальных группах и социальных отношениях термин «наивная социология». «Наивная» не означает примитивная или непременно ошибочная – термин всего-навсего подразумевает, что представления вырабатываются спонтанно, без систематической подготовки, требующейся для усвоения научных понятий. Наивная социология – это результат сочетания а) интуитивных установок, которые имеются у нас благодаря наличию систем социального взаимодействия, и б) понятий, которыми мы пользуемся для создания социальных категорий, доморощенных представлений о социальном взаимодействии и т. д. Очевидно, что такие понятия приспособлены к социальной действительности, которую они объясняют: у представителя кочевого племени собирателей неоткуда взяться такому понятию, как «социальный класс» или «каста». С другой стороны, их ограничивают предположения о природе общества, которые вырабатываются у человека в очень раннем возрасте. Возрастные исследования Хиршфельда показывают, что даже у самого маленького ребенка уже имеются ожидания насчет социальной группы. Например, дети допускают, что термины родства (тетя, папа, сестра и т. п.) означают не просто факт проживания вместе. Дети (и взрослые) догадываются, что есть еще какая-то неуловимая внутренняя «суть», которая объединяет представителей одного рода, точно так же, как дети (и взрослые) предполагают, что всех тигров объединяет некая внутренняя тигровость. Кроме того, дети понимают в какой-то мере, что семья (или как называется эта ячейка в их обществе) по этим же причинам логически отличается от просто группы, от собранных вместе (учеников в классе, цветов в букете).
[126]
У детей имеется установка, согласно которой они считают и социальные группы основанными на подобных нераспознаваемых общих свойствах. В силу этого они, как и взрослые, крайне восприимчивы к идеологиям, провозглашающим, что какая-то совокупность людей естественно, по внутренним свойствам отличается от других совокупностей. И дети, и взрослые усваивают такие идеологии без усилий, а значит, эти идеологии по крайней мере согласуются с некими общими ожиданиями насчет социальных групп. Это не значит, что дети рождаются «расистами». Исследования Хиршфельда демонстрируют как раз обратное. Дети не просто на редкость невосприимчивы к эмоциям и установкам, связанным с этнической классификацией в их социальной среде, они почти не обращают внимания на внешние признаки (цвет кожи, например), которые считаются «основанием» для расовых различий. Иными словами, они – и все мы – готовы рассматривать социальные группы с точки зрения естественных различий, но расистское представление о том, что признаком этих различий является определенный род занятий или цвет кожи, требует особого культурного научения.
[127]
