– Тем не менее её держит в плену ужасный Волшебник, обитающий в этих краях, и мне поручили её спасти. Если я завершу ваш Подвиг, кто завершит мой?
Сердито фыркнув, Ведьма наклонилась, выдернула древко и перевязала рану, так ничего и не сказав. Убедившись, что работа выполнена хорошо, она наконец заговорила, и в её голосе слышалось колючее, сладостное раздражение:
– Привычка менять подвиг на подвиг мне отвратительна. Она бесполезная и убогая, как поношенная корона. Но я готова делать много вещей, которые мне отвратительны, если так добьюсь смерти Короля. Возможно, к упомянутому тобой Волшебнику это относится в большей степени. Я выполню твой Подвиг сама и освобожу паршивку из заточения.
Она что-то пробормотала на ухо лошади и скормила ей кусок яблока, которое прятала в своём мешке.
– Ступай, – приказала она юноше, – и убей только Короля. Вернись в Долину, когда совершишь убийство.
Сын Герцога галопом умчался прочь. Много позже я узнал, что он учинил великий скандал, убив какого-то безобидного монарха совсем в другой части света.
Я же остался с невыплаченным долгом, как нищий перед блистающей украшениями королевой.
– Что касается меня, – мягко проговорил я, – я по-прежнему твоё верное Чудище, с котором можно делать что захочешь.
Она на миг задумалась:
– Твоя шкура и впрямь пригодна для убийства?
– Несомненно, мой лимонный пирожок. Это довольно уникальная часть моего тела: я отращиваю новую каждый месяц, словно фруктовое дерево. Если её порезать на полоски и смазать определённым составом из белладонны и иссопа, она вызовет паралич у мужчин, рождённых под знаком козла. Вымоченная в настойке из тысячелистника и фенхеля с капелькой крови мантикоры, она сделает так, что у женщины, которая понесла в новолуние, случится выкидыш, или же ребёнок, которого она родит, умрёт во сне в возрасте семи лет от остановки сердца. Но тот же ребёнок оживёт, если его завернуть в шкуру, как в одеяло, и будет жить долго, если станет носить её так, чтобы она касалась его собственной кожи. Это особенно интересный трюк, потому что, если ребёнок потеряет шкуру, он тут же упадёт замертво, хотя благодаря ей мог бы прожить сто семь лет. Измельчённая в порошок с добавлением горсти муравьёв из обычного муравейника и меры маринованной печени саламандры, моя шкура вынудит человека, слишком увлечённого публичными речами, проглотить язык на банкете в свою честь… Есть много применений, каждое особым образом связано с мужчиной или женщиной, коим надо навредить. Насколько мне известно, не существует ни одного благородного способа её использования. Но я не изучил этот вопрос как следует, поэтому утверждать не берусь. Все хотят её заполучить именно из-за вредных свойств, а не для того, чтобы согреться или прикрыться.
Я испытывал гордость, рассказывая о своей шкуре, ибо она и превращала меня в уникального зверя. Ведьма сморщила великолепный лоб, цветом напоминавший скисшие сливки.
– Тогда ты заплатишь мне двойную цену. Однажды мне понадобится твоя шкура. Ты должен будешь предоставить её без вопросов и промедления. Согласен?
– Это честь, моя пышечка, моя изюминка! Я буду ждать, когда ты призовёшь меня. А пока воспою твою красоту во всех уголках мира, чтобы все знали то, что знаю я: в Долине обитает сокровище, которое превосходит все рубины, что рождаются в недрах земли.
Ведьма рассмеялась с таким звуком, будто напильник впился в ржавое железо.
– Во-вторых, помоги мне освободить девчонку. Дурацкое задание но, чем быстрее начнём, тем быстрее закончим. Ты пойдёшь со мной?
Я подавил внезапное желание пуститься в пляс от радости.
– С превеликим удовольствием, медовая моя. Вообще-то мы могли бы с этим справиться ещё быстрее, если ты, – я едва сдерживал своё нетерпение, – соблаговолишь меня оседлать.
– Монстры всегда такие дружелюбные? – задумчиво проговорила Ведьма.
– Мы должны беречь друг друга, – ответил я негромко, – потому что нас мало и становится всё меньше. Ты не знала?
– Я не всегда была монстром, – прошептала она.
Она забралась ко мне на спину с лёгкостью ветерка, будто ездила на мне верхом лет десять. На мгновение я услышал, как у неё странным образом перехватило дыхание, словно она увидела свою потерянную любовь или давно умершего ребёнка. Ведьма с великой нежностью погрузила руки в мою гриву и, если не ошибаюсь, прижалась к ней лицом, вдохнула мой запах.
– Прошло много лет с той поры, как я сидела верхом на лошади, – восхитилась она. Я возразил, что не являюсь лошадью, но она будто не услышала. – То место, где девы чаще всего оказываются в заточении, расположено к северо-западу отсюда, в центре безымянного леса, в безымянной башне.
И дня не прошло, как мы прибыли туда, и я сам не ожидал наслаждения, которое испытал от ощущения седока, хоть весила она не больше ветки остролиста и была неприветлива. Приятно быть ручным и слушаться приказов, отданных грубым голосом… Не исключено, я захочу повторить этот опыт!
Башня оказалась монолитом из чёрного камня, вырубленным из одного большущего куска обсидиана; в её стенах отражалась тёмная рябая пародия на зелёную красоту окрестных лесов. Небо над нами было равномерно серым, словно металлическое тело пушки, угрюмые облака тащились на запад. Башня стояла посреди того, что некогда являлось лугом, а теперь превратилось в круг иссохшей травы, мёртвой и белой: душистые сосны и берёзы не росли на этой земле. Верх строения был заострённый, как водится у башен, и напоминал огромный наконечник стрелы, высунувшийся из земли. Её архитектура была противоестественной, она превосходила даже то, что можно построить при помощи магии, и я чуял запах детской крови в нежном колыхании травы у её подножия. От жути этого места мороз шел по коже, но Ведьму будто ничто не волновало. Она спешилась и прямиком направилась к башне. Затем, обратив лицо к её злобной вершине, прокричала:
– Женщина! Выходи оттуда! Я пришла, чтобы… – Ведьма в сердитой растерянности бросила взгляд на безжизненную траву. – Я пришла, чтобы спасти тебя, – наконец проговорила она таким тоном, словно взглянула со стороны на своё лицо, покрытое волдырями. Я на миг отвлёкся, созерцая её прелестный облик и волдыри, но мои грёзы прервали самым грубым образом – из окна на вершине башни выглянула голова.
Она была увенчана отвратительными золотыми локонами, которые длинными косами ниспадали за парапет, и на её гладком болезненно-розовом лице сияли глаза, цветом напоминавшие голубоватую шкуру утонувшего угря. Грудь девицы была приподнята сообразно дурацкой моде, затянута в слишком тугое белое платье, которое не демонстрировало ничего, что могло бы меня заинтересовать. Девица являла собой то ещё зрелище. Истинная мерзость! Возможно, она сама заточила себя в башне, чтобы мир не видел её уродства. Безусловно, по сравнению с моей восхитительной Ведьмой, то была жаба, бородавка, гнойный прыщ.
Существо с любопытством поджало губы и проговорило голосом, сладким как испорченное молоко:
