– Ох, кого-то принесло, – с досадой пробормотала я.
Мне было велено не впускать пациентов, если никого нет дома. Я продолжала читать, сражаясь со словечками вроде «родовой акт» или «лигамент». А колокольчик все звенел и звенел – мол, дело срочное.
– Вот же разорви тебя! – выругалась я, отложила книгу и выглянула в окно. К входной двери привалилась женщина, тело ее было согнуто пополам, рот она зажимала рукой. Я спустилась в холл и открыла дверь.
– Помогите! – задыхаясь, выговорила женщина.
Лет двадцати, веснушки, рыжие волосы в кудряшках.
– Акушерки нет дома.
– Умоляю! Помогите…
– Миссис Уоткинс с Лиспенард-стрит примет вас.
– Пожалуйста, впустите меня. – Лицо ее сморщилось, она проскочила мимо меня в дом. – О боже… – Женщина упала на колени, ее саквояж отлетел в сторону.
Она напомнила мне дворняжку, воющую на луну. Дышала она часто и неглубоко.
– Я рожаю!
Да и так понятно.
– Пожалуйста, помогите.
Я кинулась в клинику, сорвала с диагностического стола клеенку и одеяло и бегом вернулась. Женщина корчилась на полу. Холодея от ужаса, я подсунула под нее клеенку, обернула ноги одеялом. Хотя я уже дважды ездила с миссис Эванс принимать роды на дом, еще дважды помогала ей в кабинете, а наблюдателем выступала уж и не вспомню сколько раз, сама акушеркой ни разу не была. Скорей бы уже вернулась миссис Эванс! Но гостья дожидаться явно не собиралась. Я помогла ей избавиться от исподнего, соорудила из одеяла шатер над коленями. Женщина стонала и металась, а мне было так страшно – вдруг она умрет, как мама, а я даже не знаю, как ее зовут. Я же только и умею, что держать за руку, подавать воду да обтирать лицо. Жилы на шее у женщины вздулись, вот-вот лопнут, лицо сделалось багровым. Крепко упрись правой рукой в устойчивую основу пониже тела роженицы, вспомнила я и уперлась рукой в пол, а дальше как во сне проделала манипуляции, которые неоднократно наблюдала и о которых немало прочитала. Осторожно и тщательно я ощупала тонкую шейку малыша в поисках обмотавшейся пуповины. Вроде бы нет. По крайней мере, младенец не задушится. Остальное природа сама сделает. Я схватила женщину за руки и так сжала, что она вскрикнула и выгнулась в новой схватке.
Мы кричали друг на друга. Я не сразу собралась с духом, но все же решилась и сдернула одеяло, но женщина завопила:
– Не смотри! Не смотри!
Но я уже задрала подол ее юбки. В мешанине голубого и красного, где кровь перемешалась с обрывками плаценты и петлями пуповины, лежал мальчик. Я взяла его. Он был скользкий, я быстро положила его на живот матери и обернула уголком одеяла.
– Никуда не уходите, – приказала я.
Куда она пойдет? И главное, как?
В клинике я взяла кетгут и ножницы.
Обессилевшая пациентка лежала неподвижно.
– Что ты делаешь? – закричала она, увидев ножницы.
– Пуповина. Надо перерезать.
– Нет, не режь! – перепугалась та. – Ты сама ребенок!
– Я ассистент акушера, – возразила я гордо.
Беспомощная, обессиленная, она только глаза закрыла.
Второй раз в жизни я перерезала пуповину ребенку. Страху было не меньше, чем в первый. Справившись, я уложила ребенка на руки маме. Тут-то и раздался скрежет ключа в замке.
– Миссис Эванс!
– Что все это значит? – спросил доктор.
– Энни, что случилось? – Миссис Эванс склонилась над пациенткой.
– Она чуть не родила на крыльце! – сказала я.
Миссис Эванс странно глянула на меня:
– Неси таз с водой. Быстро! И простыню.
Я повиновалась. Миссис Эванс опустилась на колени, положила ладонь на живот роженице.
– Смотри, Энни. Никогда не тяни за пуповину, чтобы выдавить массы, просто слегка нажми на живот. – Миссис Эванс показала, как надо нажимать. – Жди, когда ее тело само извергнет послед. А если дернуть за пуповину, то послед порвется, часть его останется внутри, загноится и будет гнить, пока пациентка не умрет.
Что и случилось с мамой, подумала я, но миссис Эванс не давала мне времени на самобичевание.
– Теперь, Энни, принеси мне марлевые тампоны и бинты.
Когда я вернулась, она указала на прикрытый простыней таз, полный до краев. Пока я тащила тяжеленную посудину вниз по лестнице, содержимое немного расплескалось. В кухне я приподняла простыню, и моему взору предстал красный пудинг в полупрозрачном белом мешке, пронизанном черными венами, расползавшимися, будто червяки. Послед. Я вышла во двор, вывалила содержимое таза в выгребную яму, забросала землей и вернулась в дом.
Миссис Эванс вручила мне ребенка:
– Оботри его влажной губкой.
В кабинете я положила младенца на стол. Какой же он крошечный. Веточки вен синели под кожей головы, родничок пульсировал в такт ударам сердца. Я погладила его по бархатной щечке, и он повернул в эту сторону голову. Я вымыла его, вытерла, завернула в чистую простыню и отнесла к матери, все так же лежавшей на полу.
– Миссис Харкнесс проведет ночь у нас, – сказала миссис Эванс.
С большим трудом мы поставили Френсис на ноги. Она слабо улыбнулась и произнесла застенчиво:
– Я даже не знаю, как тебя зовут.
– Это Энни, – представила меня миссис Эванс. – Мой ассистент.
Вот так, без торжественной церемонии и повышения моей зарплаты, равнявшейся нулю, меня официально ввели в должность.
Следующим утром я взбиралась по лестнице, чтобы растопить печи в верхних комнатах, навстречу мне спускалась Френсис с ребенком.
– Доброе утро, миссис Харкнесс.
– Доброе утро, – ответила она. – Только никакая я не «миссис».
– Как это?..
– Его отец умер, женаты мы не были.
– Мне жаль вашей утраты.
– Я любила его. – Она посмотрела на младенца. – И сейчас люблю.
Ее слова напугали меня. Мне уже довелось познакомиться с Брехунами и Охмурялами, с Прощелыгами и такими, как мистер Даффи; Мерзавцев, кто силой овладел девушкой, я тоже повидала. Растапливая камины, беседуя с пациентками, я уже много чего узнала в этом доме. Но вот про любовь не слышала ни разу.
Френсис не загостилась на Чатем-стрит, но она преподала мне урок, которому я следую и по сей день.
– Не поможешь мне встать с кровати, Энни?
Я взяла ее за руки и потянула на себя. Хоп – и Френсис на ногах.
– Спасибо.
Она медленно подошла к своему саквояжу, вынула из него пакет, сунула его под подушку.
– Это его письма? – догадалась я.
