Пожалуй, все к тому идет. «Дорогуша» дарил ей трюфели и мятные кремы, пока в один прекрасный день дело не закончилось нервным срывом. В октябре Грета в приступе отчаяния насквозь прокусила себе нижнюю губу, ее пухлый вишневый рот съехал набок, обнажив мелкие острые зубы.
– О, Энни, – Грета едва не плакала, – я больше не смогу его увидайт. Мы не сможем встречайся.
– Почему?
– Он уше шенат.
Глаза у нее были красные.
Всякая надежда растаяла без следа. Как и летнее тепло. Холодными ноябрьскими вечерами мы с Гретой выскальзывали из дома и погружались в безумную суматоху Бродвея.
В витринах магазинов сверкали роскошные драгоценности – в самый раз для нас. Желание вперемешку с презрением к самим себе переполняло нас. Дочери отверженных, одно-единственное платье и ни гроша на второе, не говоря уже об индийских муслинах, французском крепе, жакетах из шерсти ламы по шестьдесят долларов, юбках из эпонжа или пике по сто шестьдесят долларов, дневных платьях по двести, вечерних нарядах из швейцарского муслина и бархата, которые встанут вам во все триста. В витринах красовались модные наряды для игры в крокет, для верховой езды, для морских путешествий. Все это можно было сложить в сундук «Саратога» – размером с гроб. Для хранения шестидесяти платьев, как гласила этикетка.
Шестьдесят платьев. Без жалованья, без наследства я никогда не куплю себя хотя бы одно платье. Если я не мечтала о платье из кремового атласа, то перебирала обиды на судьбу. Я никогда не познаю ощущения от прикосновения этих мягких и блестящих тканей. Буду у кого-то на побегушках всю свою жизнь. И спать в чужой кухне буду всю свою жизнь. Одна.
Вот и осень на исходе, и миссис Броудер стали докучать боли в ногах – как никогда прежде.
– У меня воспаление лимфы, – утверждала она. – Старая барсучиха не поскачет вверх по лестнице ни ради любви, ни ради денег.
Миссис Эванс в то утро лежала в постели. В дверь звонили только пациенты доктора, но когда я открыла в очередной раз, на пороге стояла женщина. Губы ярко накрашены, под глазом синяк.
– У меня болит, – сообщила она.
– Где именно?
– Там, внизу, – ответила посетительница, не поднимая глаз. – Миссис Эванс дома?
Я пригласила ее пройти:
– Подождите здесь.
Миссис Эванс, вся в поту, лежала на диване и даже головы не повернула, когда я заговорила с ней.
– Осмотри ее ты, пожалуйста, – попросила она вяло.
– Я? Да как же я ее осмотрю? Я и не умею вовсе.
Моя наставница вздохнула, с трудом поднялась, руки у нее ходуном ходили. На носу повисла большая капля, которую она вытерла своим крошечным носовым платочком.
В клинике миссис Эванс оценила состояние пациентки.
Беатрис Кинсли, кожа как персик, сильные ноги, вздувшуюся диафрагму отчетливо видно даже под одеждой. У Беатрис глаза испуганной лошади. Миссис Эванс расспросила ее про месячный цикл. Велела снять белье.
– Боль не сильная, – сказала Беатрис.
– Слабые боли имеют тенденцию обращаться в сильные, – отрезала миссис Эванс.
После недолгих уговоров Беатрис согласилась раздеться. Вся шея у нее была в синяках. Похожих на следы от пальцев.
– Подойди сюда, Энни, – обратилась ко мне миссис Эванс, – проведем с тобой занятие.
Она объяснила пациентке, что я – ее ассистент, и велела осмотреть ее колени. Затем, к моему ужасу, взяла мою ладонь и положила ее на живот больной, провела ею вверх, к груди, и в каком-то месте вжала пальцы в тело.
– Дно здесь, чувствуешь подъем?
Я нащупала круглое уплотнение под ребрами, наставница показала, как измерить его.
– Спокойнее, мисс Кинсли, – пробормотала она, – мы просто проверяем ваше состояние.
И, не обращая внимания на мое смущение, она взяла меня за другую руку, оттянула большой палец и протащила под юбкой пациентки прямиком к вагине – непринужденно, словно мы с ней совершали приятную воскресную прогулку. Я тщательно исследовала пальцем окрестности, стараясь не глядеть на пациентку. И вздрогнула, когда она вдруг ойкнула. А в следующий миг ойкнула сама: моя ладонь легла на лобок. Какое странное ощущение, знакомое и вместе с тем чужое.
Следуя распоряжениям наставницы, я ждала, когда дверь приоткроется и втянет мою руку в сокровенности. После чего вытащила ладонь, пальцы были в крови. Я побледнела. Но миссис Эванс тут же поспешила уверить, что причина вполне естественная и я тут совсем ни при чем. Для нее это был просто урок, женская плоть для нее обыденна, вроде начинки в фаршированной курице. Она вытерла руки о полотенце, я проделала то же самое. Не зная, куда глаза девать.
– Теперь сядьте, – велела миссис Эванс.
Беатрис всхлипывала, пряча красное лицо в фартуке. Миссис Эванс обняла пациентку за плечи и подала знак мне; мы стиснули ее с двух сторон.
– Примерно через три месяца у вас родится ребеночек, – сказала миссис Эванс, а бедняжка Беатрис затрясла головой:
– Нет, нет, нет! – Точно миссис Эванс вынесла ей приговор. – Мне нельзя иметь ребенка.
– Кто вас избил? Ведь не сами же?
– Мэм?
– У вас внутренние ушибы, что и стало причиной болей и кровотечения.
– Но ведь вы меня вылечите?
Глаза у миссис Эванс явно на мокром месте: либо сочувствие, либо обида, потому что пациентка отказалась от предложенной «Целебной сыворотки». Миссис Эванс погладила Беатрис по щеке и сокрушенно покачала головой.
– Боюсь, мне нечем вам помочь, милая моя, пока не наступит время ребенку появиться на свет. Как акушерка я облегчу ваши страдания.
– Но миссис Уоткинс с Лиспенард-стрит направила меня к вам, – прошептала Беатрис. – Она сказала, вы можете ВЫЛЕЧИТЬ это. Если срок невелик. Это не преступление.
– Закон гласит, – ответила миссис Эванс, – что преступление, неважно, велик срок или нет.
– Но вы же других вылечили. Если преступление, то почему вы на свободе?
– У полиции до нас руки не доходят, – пожала плечами миссис Эванс, – им своих забот хватает. Из моих пациенток никто не жаловался. И потом, кто что сможет доказать? У женщин кровь может идти, а может не идти, а почему, никто не знает. Не принято спрашивать, есть там у тебя кровь или нет.
– Так вы мне поможете?
– Нет, если срок большой.
– Он еще маленький, – взмолилась Беатрис Кинсли.
– Боюсь, что нет, – мрачно сказала миссис Эванс. – Вы же не станете отрицать, что почувствовали, как малыш пинается. Это верный знак того, что срок изрядный.
– Я заплачу сколько скажете!
Миссис Эванс, не ответив, вышла из кабинета. Беатрис зарыдала в голос.
