Прибавьте многочисленные женские недомогания: опухоли доброкачественные и раковые, разрывы, фистулы, истерики; синяки и ожоги от сигарет. Но самое худшее, что довелось мне видеть, было оставлено на пороге у двери.
В пятницу ранним утром, еще и солнце не взошло, в дверь позвонили. В окно я разглядела худую женщину в темном капоте и с узлом в руках. Но, когда я открыла, посетительница исчезла, будто растворилась.
– Миссис! – закричала я, но ее и след простыл. Узел она оставила на крыльце.
Я хотела было догнать ее, но меня остановило какое-то мяуканье. На миг я решила даже, что странная женщина подкинула нам кошку. Однако в узле находился младенец. Глаза у него были раскрыты, ножки пинали одеяло. Я вынула его из тряпья.
– Что еще за дьявол, мистер? – мягко спросила я и внесла малыша в дом.
К пеленке, в которую был завернут младенец, была приколота записка: Его звать Джонни.
– О, бедный малыш Джонни, – шепнула я ему в ушко.
В кухню я ворвалась вся взбудораженная:
– Посмотрите, что оставили у нас на крыльце.
– Что там еще? – пробурчала миссис Броудер, руки по локоть в пене. Но стоило ей увидеть Джонни, как она растаяла, заворковала, защелкала языком. – Что нам с ним делать?
– Оставим себе, – сказала я и устроила крохе гнездышко в ящике комода.
Малыш явно был голоден, он кричал все жалобнее. Я дала ему тряпицу, пропитанную сахарной водой, пусть хоть ее пососет, но он только пуще разорался. Я попробовала покормить его с ложечки, но он подавился, закашлялся, стал задыхаться и все плакал и плакал.
На шум спустилась миссис Эванс, тут же подхватила младенца, принялась укачивать, и я обрадовалась, что мы оставляем его у себя. Но она сказала «Нет!», ведь ни одна из нас не могла выкормить ребенка.
– Сестры Милосердия с Двенадцатой улицы, только они могут его спасти, – сказала миссис Эванс. – У них свои кормилицы всегда под рукой. А мы не сиротский приют. Отнеси его туда, Энни.
– Он там умрет, – упорствовала я. – Не хочу отдавать его.
– Я сама отнесу, – вмешалась миссис Броудер. Она взяла мальчика, укутала в тряпье. – Идем, Джонни, поищем тебе молочка по белу свету. – И двинулась к выходу, ворча: – На моих ногах и до Бовери-то не доберешься, не то что до Двенадцатой улицы.
– Ладно уж, – вздохнула я, – отнесу.
Миссис Броудер передала мне узел:
– Там перед больницей корзина. Положи его туда и позвони в колокольчик. Они передают сирот в хорошие семьи.
– Они отправляют сирот на поезде с глаз долой, – буркнула я. – Если дети остались живы.
Сироты-младенцы мрут сплошь и рядом, уж я-то об этом хорошо знала – в газетах выуживала все заметки о сиротах, брошенных новорожденных, приютах. В «Полицейском вестнике» было написано, что сто сорок пять младенцев подбросили за шесть месяцев к Сестрам Милосердия и только восемь из них выжили. Нет никакого смысла в том, чтобы принимать такую массу сирот, если их некому выкормить. И все-таки за отсутствием лучшего плана я взяла Джонни и, полная сомнений, потащилась через Вашингтон-сквер на Пятую авеню и почти милю через новый квартал, надеясь, что стоит мне повернуться, и я увижу его мать, которая гонится за нами.
Прижимая его к плечу, я спела ему разудалую «Фляжку виски» и сказала:
– Не бойся, Джонни, скоро ты будешь играть на зеленой травке со своим пони, и есть свой пирог, и лазать по деревьям – да-да, сэр, – и тебе подарят игрушечный фургон и оловянных солдатиков, и ты вырастешь и станешь самым сильным парнем в прериях…
Не знаю, чего ради несла я эту ахинею. Он был такой свеженький, такой нездешний, что казалось неуместным тыкать его носом в правду жизни.
В вестибюле Сестер Милосердия стояла плетеная колыбель с простыми белыми занавесками и с маленькой табличкой «Пожалуйста, звоните в звонок». Вокруг никого не было, и я положила Джонни в корзину, бросая его уже во второй раз за его коротенькую жизнь, и позвонила в колокольчик. В голове у меня была лишь одна мысль: «Наверное, Джонни умрет, как и почти все остальные дети, прошедшие через эту корзинку, и что я с этим могу поделать?»
Я со всех ног бросилась прочь из этого места, и в сердце моем плескалась мерзость.
Глава вторая
Предложение
В моих снах малыш Джонни несся на поезде на Запад, где он был никому не нужен, потому что у него не было зубов, а его хилые детские ручки вряд ли могли бы управиться с плугом. В поезде он во весь голос звал маму «Ты больше меня не увидишь, – сказал мне малыш Джонни, – как не увидишь свою маму, сестру и брата, и не отыщешь никого, кто бы заменил тебе семью». Во сне я тоже в том поезде, забираюсь на крышу с Джонни на руках и на полной скорости спрыгиваю на белую равнину – и просыпаюсь, ударившись ногами о кровать, – жесткое приземление кошмара. В утреннем холодке я подсчитываю, сколько лет прошло с того дня, когда я видела Джо и Датч в последний раз (четыре), и сколько месяцев минуло после отправки моего письма (девять). Мне семнадцать лет, и все семнадцать я жила без любви и без денег. Тюремную камеру Чарли я представляла себе в виде старого картофельного бурта. Ползали ли по Чарли крысы ночами? Чувствовал он дыхание убийц на щеке? Во время восьмимесячного заключения думал ли обо мне хоть изредка?
Кажется, думал.
Как-то раз, в конце мая, поздним вечером, когда я уже лежала в постели, в дверь кухни забарабанили.
Я перепугалась. Подошла к двери. Прислушалась. Стук повторился, причем в определенном ритме.
Я стукнула в ответ.
– Экси?
Я сглотнула. Стук возобновился. Он совпадал с ритмом моего сердца. Я торопливо открыла дверь.
Чарли стоял на ступеньках под дождем, серебряные капли блестели в его темных волосах. Чарли был небрит, одежда висела мешком, словно он снял ее с куда более толстого человека. Ярость на его лице поразила меня, словно хлесткая пощечина. Не так я себе представляла нашу встречу.
– Заходи.
Он вошел. И уставился на меня такими горящими глазами, что пришлось отвернуться. Я сняла с гвоздика шаль и набросила на голые плечи.
– Не надо. – Он шагнул ко мне, сдернул платок. Долго смотрел на меня. – Почему ты с ним пошла?
– Я ни с кем никуда не ходила.
– Ты ПОШЛА. С Гилпином. Он сказал, ты пошла!
– Он врет.
– Я был в «Гералд». И они взяли меня обратно в типографию на работу, а там я наткнулся на Гилпина. А он и говорит: «Джонс, виделся я с твоей цацей. С девчонкой по имени Энни».
– Да, я там была. И видела его. Расспрашивала его о тебе. Я тебя искала.
– Гилпин еще сказал, что попробовал тебя. Назвал «сладким пирожком».
– Я просто спросила его, куда ты пропал.
