– Господа, вашим благородным лицам вовсе не идут маски овец. Уж больно вы сейчас похожи именно на этих глупых животных. Полно, не стоит уж так- то бояться. Как часто реальность оказывается ничем иным, как игрой нашего воображения. – Произнося это, он даже не скрывал своей иронии. Но именно она, отчего-то, заставляла леденеть сердца его учеников. – Ну хорошо, хорошо. Так уж и быть, сейчас я на минуту приоткрою занавес и покажу то место, где какое-то время будет находиться госпожа Худова, – продолжил он.
В зале погас свет. Позади Виктора дрогнула стена, засветился огромный экран. Дрожание и мельтешение красок, огней, звуков и запахов вмиг прекратилось. Перед зрителями появился высокий амфитеатр с круглой зеленоватой сценой. Ряды амфитеатра были заполнены многочисленной, довольно приличной публикой. Люди толпились в проходах, висели на галерке – свободных мест почти не было. Пахло лошадиным потом, порохом и паленой шерстью. На сцене стояли два деревянных столба. Меж столбов, привязанная цепями за руки и за ноги, томилась обнаженная и несчастная Екатерина Дмитриевна. Смертельная бледность покрывала красивое узкое лицо, карие глаза были крепко зажмурены, черные длинные волосы прилипли к мокрому лбу и вспотевшей узкой спине, легкие, сухие ступни почти по щиколотку увязали в серой, грязной тырсе
[148].
Возле нее прохаживались рогатые «джентльмены» с выражением крайнего довольства на безобразных лицах. В руках одного была шестиконечная плетка, другой поигрывал гибкой розгой. Толпа свистела, улюлюкала, смеялась и тыкала пальцами в обнаженные прелести Екатерины Дмитриевны.
– Чего медлишь? Начинай! – неслось со зрительских мест.
– Отходи ее по полной! – визжала какая-то тучная дама в широкополой, кружевной шляпе, раскрывая зубастый карминовый рот, отчего казалось, что он был полон свежей крови. – А потом привяжи по-другому. Не надо церемониться с этой потаскухой!
Толпа одобрительно загудела, послышались другие злобные выкрики.
Экран вздрогнул и погас. В аудитории снова загорелся свет.
– Я не завидую нашей тамбовской красавице, – притворно вздохнул Виктор, – ей там придется пребывать в течение пяти часов. Кто знает, что придумают все эти жестокие и развратные люди. Я прочел мысли только нескольких господ из первого ряда, и знаете, уж на что я искушен, однако некоторые из этих мыслей заставили меня содрогнуться. Но оставим Екатерину Дмитриевну. Сегодня она получит хороший урок, который на некоторое время, я надеюсь, поверьте, я сильно надеюсь, собьет с нее излишнюю гордыню и заставит поступать благоразумнее и вести себя много скромнее со случайными джентльменами, какими бы порядочными те не казались на первый взгляд.
– Твое благородие, да что же, это делается? – прошептал Макар. – Они же ее до смерти забьют. Или еще чего хуже сотворят… И главное – выставили на посмешище.
– Макар, не трави ты душу! – громким шепотом ответил Владимир. – Убьют? Её давно убили…
– Вова, меня злит твоя демагогия. Кто, кого убил? Может, и убили, но стоит-то она живая у позорных столбов.
– Господин Булкин, вы не расстраивайтесь и не обольщайтесь. Сегодня каждый из вас испытает нечто подобное или почти подобное, – проговорил Виктор. – И признайтесь честно: разве не вы мечтали наказать вашу сокурсницу лишь только на том основании, что она женщина? Не скрывайте, любезный, вы таки почувствовали столь знакомое и горячее чувство ВОЖДЕЛЕНИЯ при виде обнаженной и беспомощной Екатерины Дмитриевны? Разве я не прав?
Булкин покраснел, словно ошпаренный рак.
– Следующий, а может и самый главный гордец в вашей душевной четверке это – дворянин, аристократ, владелец крепостных душ: Владимир Иванович Махнев. Я прочел его мысли, выданные в эфир накануне. И должен признаться, что Владимир Иванович уже немного осознал свое высокомерие и гордыню по отношению к крепостным крестьянам. В своих внутренних монологах он сожалел о том, что смотрел на людей свысока, не хотел и выслушать чужое мнение, считал себя выше многих по достоинству и происхождению… Хвалю вас, сударь, за самокритику. Сие отдает должное вашему незаурядному уму, способности к анализу. Вы всегда были на порядок умнее и тоньше многих господ из вашего окружения, и это понятно, ибо ваша душа и развита много сильнее, чем у тех, кто проживал с вами рядом. Можно сказать, что такую тонкую и опытную душу сложно найти и среди десятка тысяч душ…
Владимир внимательно выслушал демона. Его брови взлетели вверх, изобразив лёгкое удивление. Неожиданно для самого себя, он сел ровнее и чуть приосанился.
Виктор ухмыльнулся.
– Видите, как легко пробудить в человеке гордыню и тщеславие, послав хоть махонький, тонкий комплимент. А? – Губы Виктора тронула блаженная улыбка. – И все же… Этого ничтожно мало! Я буду наказывать вас за гордыню более других, дорогой мой le favori. Таков закон! Ничего личного! Я должен стать на время экзекутором и палачом. Хотя, именно «гордыню» я обожаю в вас более всего. Хватит пустых слов. Я и так сегодня слишком красноречив. Чем быстрее начнем, тем быстрее закончим. – Длинная ладонь демона ударила о край стола, раздался резкий хлопок.
В аудиторию вошла женщина в кружевном черном платье, бархатной шляпе и черной вуалетке на глазах.
– Мадам, возьмите господина Махнева. На сегодня он ваш. Прошу об одном: сильно не усердствуйте… Господин Махнев – человек впечатлительный. Мне не хочется портить его прекрасную внешность. И, пожалуйста, без седых волос в голове. Вернете через пять часов. Прощайте.
Владимир попытался ухмыльнуться при виде, быстро приближающейся женщины в черном, но это у него плохо получилось. Он невольно попятился и вжался в плечо Макара. Казалось, женщина не идет, а стремительно летит по воздуху, приближаясь к скамье, на которой сидел испуганный Владимир. Долетев до него, она остановилась и протянула руку, облаченную в кружевную перчатку.
– Пойдемте, – раздался тихий, но властный голос. Владимиру показалось, он где-то слышал этот голос. Сквозь сетку тончайшей вуалетки мелькнули знакомые черты: темные распахнутые глаза, тонкий нос, каштановые локоны.
– Полин, это вы? – голос звучал неуверенно и хрипло.
– Тсс! – женщина приложила палец к губам и взяла его за руку.
Даже сквозь кружево перчатки он почувствовал леденящий холод, идущий от ее руки. Он и глазом не моргнул, как оказался летящим подле черной незнакомки, напоминающей Полин Лагранж.
Вокруг мелькали желтые и красные огненные полосы, всполохи синих огней, рушились горы, летели комья земли и брызги холодной воды. Он не понял: падают ли они вниз, или летят в сторону, а может, они поднимались выше. В голове звучали обрывки чьих-то громких фраз, женский хохот, мужской кашель, детский плач, лай собак, крики птиц, барабанная дробь, заунывное, многоголосое пение. Казалось, он слышит нестройный гул, а не отдельные звуки. Голова кружилась от быстрого полета. Последние секунды его завертело словно волчок, и он всем существом всосался в глубокую, тянущую книзу воронку. Воронка протащила его по скользкому горячему жерлу и выплюнула на что-то твердое. Колени ударились об острые выступы. Владимир поднялся и осмотрелся: он стоял на краю каменной скалы, недалеко от обрыва. Небо темнело черными тучами, меж ними сверкали молнии, раскалывая пространство, неоновые разряды улетали в пропасть. Из каменных трещин прорывались огненные искры, выплывала красная, припорошенная пеплом лава, валил черный антрацитовый дым. Стало горячо, легкие с трудом вдыхали раскаленный воздух. Рядом с собой он увидел женщину в черном. Она стояла и, молча, смотрела на него. Пошатываясь, он приблизился к ней, тяжелая рука потянулась к вуалетке, откинулся кружевной край. Это была прекрасная Полин.
