Темный господин запахнул полу длинного плаща, его высокая фигура затрепетала в полумраке комнаты, воздух содрогнулся огненным вихрем – раздался громовой хохот, и господин пропал – будто его и не было. Свечи потухли, вокруг воцарилась зловещая тишина. Банная горница наполнилась едким запахом серы…»
Нередко романы заканчиваются смертью главного героя. Особенно если герой отрицательный. Часто сие печалит читателя, ибо, не смотря ни на какие проступки, герой становится близким, симпатичным и даже вызывает сочувствие. Реже успокаивает, ибо негодяй, грешник и злодей наконец-то получает по заслугам.
В нашей истории все иначе: смерть героя – это не конец, это – начало новых, неожиданных приключений. И кто знает, куда они приведут…
Глава 1
«Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
Иоганн Гёте «Фауст».
«Господи, какая сильная боль, я не могу глотать, а кровь… откуда столько крови?» – пальцы нащупали липкую, скользкую лужицу. – Мама, помоги мне!» – прокричал Владимир Махнев, но странное дело – он не услышал собственного голоса, – «Шафак, ты сошел с ума, негодный мальчишка! Как ты посмел? Зачем ты порезал мне горло? Ты мог меня убить! Чем остановить кровь? Надо взять полотенце. Почему все спят? Игнат, друже, проснись! Смотри, что сделали со мной!»
Он кричал, взывал к помощи – ответом была полная тишина. Все спали так крепко, будто впали в безумную летаргию, или их «обвели мертвой рукой». Ватные ноги понесли к другу, слабеющая бледная ладонь стала трясти плечо спящего.
– Игнатушка, проснись. Мне очень больно. Надо перевязать рану, – Игнат не пошевелился. – Ну что ты, перекурил опиума? Проснись же, я тебе говорю! Ты слышишь, мне очень больно! Это – сумасшедший Шафак! Его надо поймать. Иначе он наделает много глупостей. Горячий мальчишка!
Он искал чистое полотенце или простынь – надо было скорее перевязать рану. И тут взгляд упал на то место, откуда он так быстро соскочил. «О, боже! А кто это лежит на моей кровати рядом со спящими бабами? Он похож на меня. И у него тоже на горле кровь. Я ничего не понимаю. Кто это? Я тут, а он – похожий на меня – лежит там». Липкий страх, предчувствие и осознание беды, жалости к себе вмиг охватили душу. Он дрогнул всем телом, зубы застучали так громко, что казалось, в голове раздалась барабанная дробь. И к этому грохоту присоединялась неослабевающая боль. Он не помнил, когда плакал последний раз, похоже, это было в далеком детстве: он сильно шалил, и его наказали. Ему тогда было пять лет – этот эпизод хорошо врезался в память. Его посадили в темный чулан, оставив без сладкого. Тогда маленький Володя плакал – это были слезы от обиды и жалости к себе. Он возненавидел гувернера, поступившего так, по его мнению, жестоко. Ненависть через месяц принесла свои плоды – гувернера уволили по настоятельной и отчаянной просьбе маленького барчука. Володя не прощал обид. Именно тогда, в чулане он плакал крупными горячими слезами, осознавая чудовищную несправедливость «взрослого мира», которому он, по малолетству, не мог дать должного отпора.
Вот и сейчас появилось такое же странное чувство беспомощности и по-детски острой обиды. Слезы потоком лились из глаз. Ноги ослабли, и он бухнулся на деревянный пол. Его все время тянуло посмотреть на кровать. «Кто на ней лежит, если я тут? Как плохо. Хоть бы эти олухи проснулись. Дорвались до моего зелья. Хватит, не буду их больше угощать. А Игнат-то хорош! Спит как убитый».
Будто в ответ на его болезненные, полные глухого отчаяния мысли, верный друг приподнял голову, мутный взор заплывших глаз уставился на бледного человека, лежащего на кровати. Хриплый крик вырвался из груди заспанного приказчика, он резко подскочил. Тут же, разбуженные шумом, проснулись и голые девицы. Их оглушительный визг походил на поросячий, резкие движения голых тел выглядели столь омерзительно, что Владимир отвернулся, с трудом подавляя отвращение. «Чего они все смотрят на того мужчину на кровати? И хоть бы один из них посмотрел в мою сторону!»
– Может, хватит? Вы что, все разом оглохли и ослепли? Или оглупели от сна? Я же тут. Игнат, помоги мне! – но его крика снова никто не услышал.
Не обращая внимания на растерянные движения испуганного Игната и лихорадочное одевание проституток, на мельтешение голых рук и ног, на распущенные, нечесаные патлы их вмиг подурневших голов, на волосатые, без сапог ноги своего друга, он подошел к кровати. Все участники оргии пялились на то место, где лежал этот странный человек с кровавой раной на горле. Владимир пристально посмотрел на него. Чем сильнее он вглядывался в его черты, тем становилось очевидней – там лежит его двойник! О, боже! Неужели, это – Я?!
И в этот момент до слуха долетели сначала негромкие, а потом все более отчетливые звуки. Словно тысячи медных и серебряных труб взорвали пространство. Эти звуки не собирали стройной, гармоничной мелодии – однообразный серебряный гул становился все сильнее и гуще. Но величие, мощь, значимость этих звуков говорили о том, что ранее он не слышал ничего подобного. Они приводили в состояние экстатического ступора и проникали в душу, неся с собой покой, умиротворение, осознание безграничного счастья. Он снова почувствовал, что плачет. Но это были слезы неописуемого восторга.
Одновременно со звуками стал светлеть и таять потолок темной деревянной крыши. Свет шел откуда-то сверху, будто с неба. Он манил, становясь все ярче и мощнее. Он выглядел словно огромный голубоватый столб. В нем медленно плавали пылинки, пространство внутри столба искрилось, текло и существовало по своим, никому неведомым законам. Голубой поток мерцал так ярко, что вся комната до самых последних углов осветилась лучше, чем в солнечный летний день.
Владимир вздрогнул, тело завибрировало словно струна, и его неумолимо потянуло навстречу этому яркому, манящему свету. Он почувствовал: ноги оторвались от деревянного пола. Как здорово, он взлетел! Неужели, теперь он умеет летать?
«Я ощущаю себя легким, словно пушинка», – подумал он и рассмеялся от удовольствия.
Где-то на самом верхнем горизонте голубого марева проступили едва различимые, воздушные, словно облака, удивительно прекрасные образы. То были женские или детские лики. Они улыбались ему так, как не улыбался никто: мило, кротко, с радостью. Так улыбаются самые близкие и любимые существа. Владимир пригляделся – головки поддерживались пухлыми, молочно-белыми телами. Мягкие крылышки, покрытые кудрявыми перьями, прятались за круглыми спинками, дальше шли нежные полусферы голых ягодиц и короткие ножки с растопыренными пальчиками и розовыми пятками. Они не только приветливо улыбались, их толстые, с перетяжками, как у младенцев ручки, манили к себе. Крылышки трепетали чаще, чем крылья птиц, их звук напоминал мягкие хлопочки – казалось, они были рады Владимиру, а оттого так суетились. «Это – ангелы! Как хорошо! Господи, я иду к тебе!» – прокричал Владимир, увлекаемый мощным потоком лучезарного эфира. Ему никто ничего не объяснял, но он интуитивно понял: «Мне надо лететь туда, домой. Туда, куда стремятся все души».
– Куда ты, дурашка! Куды собрался, родимый? Эх, вовремя я успел! Опять эти сопли, пух и световые фейерверки! Хоть бы немного разнообразия. Господа, вы устарели. Ну, невозможно же – из раза в раз – одно и то же. У меня сейчас начнется чих и слезотечение. – Чья-то сильная и грубая ладонь схватила Владимира за рукав, встряхнула и поставила на грешную землю. Сразу же вернулись боль, тяжесть и страх. Страх снова заставил зубы стучать. – Кыш-кыш отседа! Не по адресу, господа! Опять ошибочка вышла… Господин Махнев приписан к моему ведомству, причем без всяческих сомнений и предварительных расследований.
