Глаза демона лучились от приятных воспоминаний. Он даже хохотнул несколько раз, припоминая пикантные, а порой и безобразные подробности Петрушиных забав: голых попов, обряженных в свиней, шута Тургенева. Надутого мехами, дворянина Мясного. Припомнил он и имена каких-то бахусных девок, с которыми плавал в чанах с пивом и занимался сутками развратом.
– Володя, я там жил и наслаждался, парил и восхищался! А каков был язык! Один славный русский мат. Наслышан ли ты, как самодержец сам себя нарекал? – Пахомом Пихахуем! – демон веселился. – Это я тебе лишь малую толику поведал о Петруше. Будет время, больше расскажу. И, кстати, тебе, как образованному человеку, будет интересно узнать многое, и именно от меня, из первых, так сказать, рук. О, я поведаю тебе о моей дружбе с византийским Михаилом, и с Константином, с Нероном и Калигулой, с царем Иваном, да много еще с кем. О сатурналиях
[60] расскажу. Мои сатиры там зело грешили.
Владимир смотрел на демона несколько ошарашено и восхищенно, но уже без прежнего удивления.
– Но что-то мы отвлеклись от темы, – опомнился Виктор. – А говорили мы… Ах, да! О стихах. Открою тебе маленький секрет: когда я отучал тебя виршами баловаться, то и сам пристрастие к ним небольшое получил. Не думал, не гадал, как в метроманы
[61] угодил! Если я буду изредка сбиваться на рифму, ты голубчик, не суди строго своего учителя. Я – гений тьмы, но и у меня свои слабости случаются.
Владимир поднялся с пенька и пошел рядом с демоном. Виктор собирал грибы, Владимир задумчиво молчал и рассматривал диковинных птиц и лесных зверей. Откуда-то из кустов медленным шагом, широко расставляя столбовые когтистые лапы, тащилась огромная черепаха. И все бы ничего, но цвет ее векового панциря отливал оранжевыми красками, а каждый костяной квадрат был исписан китайскими черными иероглифами.
Черепаха, не обращая внимания на двух товарищей, невозмутимо проследовала в другой конец поляны и скрылась в кустах цветущего жасмина.
В другой стороне послышался гортанный птичий клекот. Виктор раздвинул густые еловые ветки – открылась еще одна диковинная полянка. Трава на ней светилась голубоватым, неоновым свечением. Над травой плыли изумрудные, ярко желтые, пурпурные, лазоревые всполохи. Несколько минут Владимир с восхищением смотрел на этот странный фейерверк и не мог понять: что это?
– Это гигантские королевские павлины танцуют свой брачный танец, – пояснил Виктор, – видишь ли, Володя, страсть и инстинкт размножения настолько заполняют помыслы каждой твари, что даже эти глупые птицы готовы ночи напролет бахвалиться драгоценными пёрьями перед своими блеклыми толстенькими самками.
По дороге попадались ягоды, фрукты, орехи и даже спелый на вид, виноград. Владимир опасался их рвать. Виктор шарил в кустах сучковатой палкой, наклонялся и то и дело доставал с кустов и веток разные экзотические плоды. Не мудрствуя лукаво, магистр с аппетитом поглощал все лесные щедроты. У Владимира от зависти текли слюнки.
В одном месте они набрели на невысокую пальму. Овальные, мягкие листья служили колыбелью для связок янтарных, светящихся плодов. Это были бананы. Демон подошел к пальме, изящные пальцы ловко сорвали желтые полумесяцы тропических фруктов, тяжелыми лепестками опал чулок кожуры, мучнистая мякоть исчезла в жадных губах. Демон причмокивал от удовольствия, смакуя каждый кусочек спелого лакомства.
– Володенька, ну что ты стоишь, как неродной? Кушай! Смотри, какие спелые фрукты. И форма у них приятная – фаллическая… Или ты не голоден? – доброжелательно спросил Виктор.
– Спасибо, я попробую, – ответил Махнев и робко потянулся за бананом.
Дрожащая рука сняла желтую шкурку, он откусил ароматную мякоть и зажмурился – банан оказался именно бананом. Владимир принялся с жадностью поглощать спелые серповидные плоды. Он делал это так, будто за ним кто-то гнался.
Со спины послышался треск сучьев, и громкий рык. Владимир оглянулся – прямо на него шел огромный бурый медведь. От страха он не мог сдвинуться с места.
– Не бойся, он не укусит, – успокоил Виктор, – он не опасен. Сейчас клянчить что-нибудь начнет.
– Барин, дай пятачок на опохмел. Голова с утра болит – сил нет! – заговорил медведь, обратившись к Владимиру. Медвежья морда и впрямь выглядела опухшей и помятой. Когтистая лапка свернулась ковшиком так, словно бурый гигант просил милостыню.
Владимир опешил и стал поспешно рыться в карманах в поисках денег. На удивление – оба кармана были набиты серебром и медью.
– Возьмите, пожалуйста, – протянул Владимир обе руки. На них поблескивала горстка монет.
– Премного благодарствую, барин, – проревел Мишка, – нам лишнего не надоть. Я тока пятачок возьму – за ваше здоровье выпью.
Мохнатая лапа ловко выудила пятак из горсти монет, Мишка низко поклонился и поковылял в противоположную сторону. Владимир смущенно смотрел ему вслед.
– Как этот бурый недотепа напомнил мне твоих крестьян. Помнишь, их «сермяжные рыла» и «посконные морды»?
– Помню, – ответил Владимир, серые глаза наполнились слезами.
– Но-но! Какой, ты нежный! Не надо мне тут сырость разводить – плесень в лесу прорастет. Ностальгия замучила? Вспомнил о своих подданных?
– Вспомнил, отчего бы и не вспомнить? Я же как-никак – отец их родной был. Без меня они осиротели! – Владимир вздохнул, – куда теперь денутся? Маман одна с ними не справится…
– Маман твоя сама себе ума дать не способна…
– Виктор, не говорите о ней плохо. Она – моя мать. Это – святое.
– Ах-ах! Какие сантименты. Я право, пока не знаю – куда она попадет в Ад или в Рай. Уж слишком она молится о спасении ваших душ. Твою-то душу уже не отмолить, а вот ее… Ладно, не люблю я «гадать на кофейной гуще», а потому – сменим тему. Хотя, как вспомню ее издевательства над Глашкой, так умиляюсь от души!
Владимир снова вздохнул.
– Вернемся к «посконным рылам». И вот что я тебе скажу: твои «ревизские души» и вправду – дураки!
– Почему?
– Смотри: ты их строго наказывал, на тяжелые работы отправлял, женихов с невестами разлучал, девок крестьянских портил и брюхатил. А они? Им бы при жизни тебе мудя с удом оторвать, а они в пояс кланялись… Умер – они тебя в церкви поминают. Да так истово… Свечки ставят. От их помину у нас в адском царстве обвалы случаются, ураганы и оползни. А плачут так, что хмарь стоит на небе. Поверишь, я летел однажды. Смотрю: стоят три дурня у дороги. Худы, оборваны – все трое. И сожалеют. Думаешь, о чем? О том, что помер ты… И плачут, приговаривая: хороший барин был! Как жалко, мол, его…
