– Скорее бы…
– Вот, что в тебе люблю, так это – твою прыть, – ответил Виктор и рассмеялся.
Глава 5
Собеседники незаметно миновали еще пару диковинных полянок. Тропинка вела все ниже, петляя среди причудливых бархатных, почти мохнатых, алых цветов, серых и розовых мраморных валунов, изогнутых коряг, покрытых густым, изумрудным, нефритовым и темно синим пористым мхом. Владимиру казалось: он слышит порой тихий женский смех, похожий на звон серебряного колокольчика, конский топот, возню и страстные вздохи. Он напрягал слух – наступала полная тишина, раздавался лишь треск сучьев под ногами. А может, это был не смех, а переливы родниковой воды или плеск бурного лесного ручья. Глаза и в правду наткнулись на маленькие террасы, покрытые свежей, сочной травой. Меж них струился чистый лесной ручей.
Владимир невольно залюбовался серебристой водой – прыгая с уступа на уступ, с камня на камень, она падала, блистая молочно-опаловой пеной в водоворот маленькой песочной канавки. Сильно захотелось пить. Оторвавшись от Виктора, он сделал несколько шагов в сторону ручья, наклонился, губы почувствовали привычную прохладу. Он зажмурил глаза и сделал несколько глотков – зубы заломило от холода, вода оказалась свежей и необыкновенно вкусной. Глаза открылись – что-то было не так. Сначала он не понял, что именно – качнулась земля, его повело в сторону, к горлу подкатился ком. Поток воды, пренебрегая свойствами земного тяготения, обратился вспять. Ручей побежал в обратном направлении – канавка наполнялась водой, поднимала пенистый, опаловый водоворот вверх, поток устремлялся назад. Пару минут Владимир с удивлением рассматривал это чародейство: воздух вздрогнул, потемнел и снова загустел также, как у фонтана Полин. Вода на миг остановилась, превратившись в хрупкое стекло. Владимир таращился на прозрачный, словно сталактитовый столбик. Свет неприятно мерцал, пространство вибрировало, уши заволокло густым теплом. В кромешной темноте произошли новые изменения: ручей снова потек в правильном направлении, но сама вода теперь казалась черно-глянцевой. В воздушном мерцании Владимир разглядел ее багровый цвет. Вода снова превратилась в кровь! Во рту ощутился знакомый солоноватый привкус. Владимир поднес руки к лицу – теплая, липкая субстанция струилась меж пальцев и капала на траву. Манжеты белой сорочки, рукава песочного шалонового сюртука, застежка жилетки – все было перепачкано кровью, бурые пятна пестрели и на светлых брюках и узконосых штиблетах.
Мерцание длилось недолго, недолгой была и тошнота. Через мгновение ручей вновь стал прежним – чистая, прозрачная вода стекала с террасок, устремляясь в зернистую песочную колыбель. Руки и одежда оказались чистыми. Владимир отшатнулся от ручья.
– Здесь славная родниковая вода, – услышал он позади себя. – Пей, Володя. Чего ты не пьешь?
– Спасибо, я напился, – пробормотал он и покосился на демона.
С беспечным и невозмутимым видом тот восседал на лесном пеньке и вдыхал аромат диковинного, альмандинового мохнатого цветка.
– Напился? Вот и хорошо. Помнишь, я говорил тебе, что этот мир – необычен, нестатичен и нелогичен даже?
– Помню. Я все помню, Виктор.
– Ну, вот и отлично! – улыбнулся демон. – Хорошая память – залог плодотворной обучаемости.
Они прошли чуть дальше, вглубь леса. Прозрачным хрусталем блеснуло полотно лесного озера, затерянное меж густых деревьев. Спутники вышли к песчаному бережку, спускающемуся к тихой водной глади. Озеро казалось круглым и довольно большим. Противоположный берег терялся далеко вдали, уходя камышами в темнеющую лесную чащу. Владимир присмотрелся – дальний край озера источал бледно розовый, кисельный оттенок, и шевелился алой рябью.
– Это – фламинго. Я нарочно поселил их на том берегу. У них там гнезда. Не правда ли, красиво? Словно клубника в сливках? – с гордостью проговорил Виктор. Он держал руку козырьком, оживленные глаза смотрели вдаль.
– Да, это необыкновенно красиво! Виктор, я удивляюсь устройству здешних мест. Только настоящий эстет мог столь изысканно обустроить все вокруг. Флора и фауна, собранная здесь, напоминает Эдемский сад.
– Это еще что! Ты еще не все видел… Ты, верно, полагал, что моя епархия должна быть представлена зыбучими песками, вулканами, пышущими лавой, да степными колючками? – самодовольно хмыкнул демон. – Нет, Володя, ты правильно заметил: я – эстет, гурман, вивёр и эпикуреец. Не все мои собратья разделяют эти пристрастия. Иных я раздражаю. И даже слишком. У меня есть подозрение, что подобное вольтерьянство и склонность к возрождению утраченной гармонии мне презентовала в наследство моя незабвенная маменька, княгиня… Ладно, не буду ее имя вслух упоминать. – Виктор умолк на мгновение, дурашливо прикусив язык. – К слову сказать, именно она отличалась отменным вкусом, блистала лоском светской львицы, поражала собеседников ясным умом и здравыми суждениями. Она же привила мне вкус к хорошей живописи, музыке, отменной еде и развлечениям. Володя, а какая красавица она была! Недаром мой папенька влюбился в нее с первого взгляда, пролетая мимо ее ночного окна. Влюбился так, что себя не помнил – кидал к ее ногам и злато червонное, синь яхонты
[68], чистые, словно слеза, диаманты
[69] и жемчуга окатные
[70] – все богатства мира. Покорял самые высокие вершины; бросался то в пламя, то на глубины морские; звезды с неба доставал; завоевывал государства и народы. Ничего для нее не жалел. Но и намаялся он с ней тоже порядком: при всей широте и незаурядности ее вольной натуры, матушка бывала истерична, взбалмошна, ревнива и мстительна, как истинная ведьма. Представь себе, смертная, православная по рождению, княжеская дочь, она сделалась отменной ведьмой, по сути своей. Да, она недурственно колдовала. Папенькины нечастые адюльтеры аукались ему шквальными ветрами, ураганами, зубной болью или полнейшей неспособностью к любовным утехам, – демон расхохотался от души. – А уж, какие проклятия сыпались на головы несчастным соперницам! Mamma Mia, едва ли одна из них осталась в живых, посягнув на «святое» – матушкино сокровище. Маменька очень любила отца. И как выяснилось позже, любовь ее оказалась много крепче и продолжительней папенькиной пристрастности. Ах, мужчины… Как скоротечна наша страсть. Ты согласен с последним?
– Ну, в общем-то, да, – неуверенно промямлил Владимир.
– То-то же.
Виктор с легкой грустью смотрел на алые всполохи фламинго. Большая часть птиц качалась на воде. Но с десяток красавиц, пробежав тонкими длинными ногами, и взмахнув широкими крыльями, полетели в сторону сине-зеленого леса.
– В своей епархии я все обустроил по-своему, не пренебрегая, конечно же общими правилами и законами. Законы тьмы – это святое! Ими пренебречь нельзя. Но сам посуди: какой и кому вред от того, ежели я буду сидеть не в яме с горючей и вонючей грязью и плеваться пеплом, лавой и испражнениями, подбрасывая дровишки под котлы с грешниками – а в Жакобовском кресле, хорошо одетым и причесанным? Вот и я также считаю… А как наказать и обучить своих подопечных я и сам придумаю… У меня хоть и фламинго есть, однако же и камуфлетов
[71] и пакостей на всех вас с избытком хватит. Ты-то это понял? Я, Владимир, потому так откровенен с тобой, что чувствую в тебе родственную, в чем-то душу. И как «эстет» «эстету» открою тебе маленький секрет – только в моей «епархии» возможны такие поблажки. К грешникам другого ранга закон более суров. Но и у меня – не больно-то забалуешь!
