– Мне что же, надо было скопцом себя сделать, чтобы я смиренно в рай вошел?
– А может и скопцом, – Виктор хитро подмигнул. – Оскопить себя в угоду богу – тоже дело! Многие на то идут…
– А зачем тогда пенис? Зачем Господь его дал? Искушать, но не позволять? Побуждать, но наказывать при этом? Это же какой-то делирий…
– Молчи, прелюбодей, уж больно ты речист стал не по чину. Так вот, Володя, открою тебе еще одну тайну. Прелюбодействуют многие. И женам изменяют – и раз и два, и по пятьдесят раз иные. И любодействуют с фантазией, не скрою. С изысками – иные любят истязать плетьми себя и любовниц, другие ползать на коленях, есть те (и оных немало!), кто задние оходы чтит более естественных, богом предназначенных, женских врат. Содомиты, как ты их назвал. Есть устами любовь творят, есть даже группами греху предаются – компаниями, так сказать! – Виктор хмыкнул. – Право дело, я обожаю подобные спектакли. Иные так слаженно выходят: у каждого участника своя роль, своя партия, причем не последняя…
– А разве у плотской радости могут быть запреты? – спросил Владимир, будто вспоминая что-то.
– Знаешь, здесь столько разных оговорок, столько спорных моментов. Каждый случай разбирается индивидуально. Мэтры закрывают глаза на многие плотские шалости человека, если он при этом каялся не единожды, муки совести испытывал и, наконец, просто влюблен был, хоть на короткое время. Любовь человеческая – вещь уникальная. У нее энергия такая, что никакое чувство с ней по силе не сравнится. Этот вопрос всегда более других разбираем. Приведут иную грешницу на Суд. Обвиняют в любодействе, картинки похотливых деяний ей в нос кажут. Многих грешных деяний. Журят, стыдят. Казалось бы – какие тут могут быть сомнения, али оправдания? Душа должна быть отправлена в нижние пределы. А дурища эта падет на колени и как начнет слезьми уливаться – дескать, не виновата, потому что любила всех этих окаянных мужиков. Да так любила, что себя не помнила. Просит простить ее любвеобильную, грешную душу.
– И что, прощают?
– Представь себе, прощают и довольно часто. Создатель видит каждую душу насквозь. Видит, что хоть и любодействовала, но и вправду любила. Да страдала от обид. Страданиями оными и очистила себя… И, вообще, душа добрая, не пакостная. Каялась, и не раз. Нищих привечала. Соседкам зла не желала. Козней от зависти не творила. Порчи на скотину не наводила. Вот и прощают.
– А отчего же меня не простили? Неужто я злой был ко всем?
– Не ко всем. Но любить ты, Владимир Иванович, никого не любил по-настоящему. И в этом – правда! Я таял от твоего цинизма и жестокости твоей. Скольких ты соблазнил, развратил и бросил? Помнишь ли Олюшку, что шастала за тобой как собачка, любила тебя больше жизни? А ты что сделал с ней? Побаловался и продал другому барину, бывшему поручику драгунского полка. Помнишь ли Елену, невесту Игната? А Лушку, любовницу твою верную? Не ее ли ты велел высечь у позорного столба, зимой, да на морозе? Не ее ли отдал в солдатские казармы? А знаешь, каково ей там было? – Виктор нахмурился. – Да, глупая и вздорная она бабёнка. Да, похотлива не в меру. Да, опостылела тебе. Ну что с того? А только, достойна ли участи таковой? А кастрат твой несчастный, его как ты бросил! Он-то, где? – Виктор помолчал с минуту. – Видал я бедного турчонка на дороге пыльной – в грязи валялся голодный, холодный, оборванный по папертям подаяние просил. Ему-то каково в России чужой? Он для всех – «зверушка неведома», «обезьянка заморская».
– Виктор, не надо! – крикнул Владимир. – Прошу вас, не продолжайте… Я знаю, почему здесь оказался! Нет мне прощения, – к горлу подкатился ком, слезы хлынули потоком из глаз удрученного Владимира.
– Успокойся, ты знаешь, я не люблю сырости, – холодно проговорил демон. – Плачет он. Я ему еще о Глаше ничего не сказал, а он уж нюни распустил. Довольно покаяний. Ты не в божьих пределах. Он тебя здесь не слышит.
Виктор нервно прошелся по комнате и заглянул в плачущее лицо своего подопечного.
– И заметь, я также ни слова не помянул о любви к самому Создателю, – зловеще прошептал он. – Об этом сейчас и речи не идет. А уж, ежели бы ты внимал, о чем это я толкую, так не со мной бы нынче ты беседовал. Беседы бы твои шли на фоне райских кущ, да лазоревых облаков. Брр, какая гадость! – демон поежился. – Да и собеседники бы тебя окружали кроткие, смиренные, с беспорочной репутацией, либо мудрые, всепонимающие, чистые душой и помыслами своими. Какая прелесть! Но, увы, эти визави еще не скоро снизойдут до прямых диалогов с тобой. А потому, утри слезы. Будь мужчиной. Смирись с тем, что ты – мой.
Владимир размазывал кулаком слезы. Пару раз он вызывающе и недружелюбно посмотрел на своего патрона. Но Виктор проигнорировал эти гневные взгляды.
– И, кстати, могу обрадовать – Лушенька – душенька твоя незабвенная, не откупилась, прощения-то не вымолила «на верхах». Видать, не любила никого… А может, еще какая причина была. Короче – жди, скоро к тебе явится.
– Прямо ко мне? – у Владимира моментально высохли слезы.
– Прямо к тебе! – Виктор хохотнул. – А что испугался? Морду-то, лощенную твою быстро расцарапает – можешь не сомневаться! – затем он сделался серьезным. – А знаешь, что… Я, пожалуй, поступил несколько опрометчиво, рассказав о том, что прелюбодеяние бывает разным, и о том, что все упирается в пресловутую «любовь человеческую». Рано тебе. На данном этапе обучения лучше этого не знать, иначе…
Виктор очень быстро, словно ворон, подлетел к Владимиру, длинные пальцы щелкнули перед лицом подопечного. У Владимира на мгновение закружилась голова, и он моментально забыл о сути сказанного демоном за последние десять, пятнадцать минут.
– Виктор, вы, кажется, о чем-то говорили, а я прервал вас, – растерянно протянул Махнев и посмотрел на сидящего в небрежной позе демона.
– Нет, нет, тебе почудилось… Или задремал ты? Нет, определенно, ты спишь.
Демон резко встал, изящные ладони оправили полы фрака, взгляд устремился в окно.
– Махнев, очнись! Хватит дрыхнуть. Эх, какая у меня сегодня спелая, замечательная луна… – он помолчал немного, любуясь на огромный желтый диск. – Значит так, я повторюсь: начинается этап твоего учения, и попутно – наказания. Ты не глупый малый. Поэтому, я выхлопотал для тебя ускоренный курс. Да и потом на тебя имеются определенные виды и планы… Ты понадобишься мне для реальных дел. Значит, обучение должно быть быстрым, но эффективным. Пойми, мы должны усвоить хотя бы обязательную часть – иначе нельзя. А потом, потом мы будем вольны предаться еще большему греху с удовольствием, с наслаждением, с чувством выполненного перед «мэтрами» долга. Недаром же я демон прелюбодеяния, – последнюю фразу Виктор проговорил более доверительным тоном: как доброжелательно-настроенный капитан юному подпоручику.
– Ладно, надо так надо. Я разве против?
– Да тебя, голубчик, и спрашивать-то никто не будет. Все словесные реверансы и конвенансы
[91] я совершаю лишь от скуки, – голос стал жестче. – Итак, придешь через два часа в мой замок.
