– Ого, вот это барышня! – поручик раскрыл рот от удивления. – А ты, Владимир Иванович, оказывается, шалун! – хитро подмигнул он. – Стало быть, вкусы у тебя изысканные, раз таких барышень в дом приглашаешь. Я сие уважаю: добрая деваха!
– Помилуйте, Василий Степанович, я в первый раз эту сударыню вижу, равно, как и вы… – пробормотал, сбитый с толку, Владимир.
– Будьте здоровы, господа хорошие, – девица по-крестьянски поклонилась в пояс, свернув могучую, плечистую руку, облаченную в белую блузу, округлым кренделем. При этом красный сарафан приподнялся снизу, и благодарные зрители могли лицезреть то обстоятельство, что девица стояла на полу босыми ногами. Но что это были за ноги! Они были такого огромного размера, что на них было впору примерить разношенные солдатские сапоги. – Меня зовут Алёна, – окая и нараспев, молвила она. – Я, Владимир Иванович, по вашу душу пришла.
– То есть как, я вас не понял, милейшая Алена, как вас по батюшке?
– Митрофановна, – скромно отозвалась девица, потупив долу рыжеватые глаза. – Я замуж за вас хочу. Не гоните меня, выслушайте: вам хозяюшка добрая нужна. Вы мужчина взрачный, да казистый – негоже такому одному, без супружницы пробавляться. Захвораете ненароком – кто ходить за вами будет? Да и щами в горнице не пахнет. А я и тесто умею ладить, и хлеб у меня на корочку – хрусткий, а внутри – мягонький, я и квасы хмельные ставлю и капусту квашу – всему обучена. Могу и портки состирнуть и за скотиной присмотреть.
«Какая у меня скотина? – подумал Владимир. – Разве что горгульи?»
– Хорошая невеста! – со знанием дела встрял поручик.
Владимир даже опешил от такого поворота.
– Василий Степанович, при всем уважении к вам и вашим боевым заслугам, я не спрашивал вашего совета, – сухо отозвался Махнев.
– Так ты спроси! – дерзко парировал инвалид. – Спроси, и я тебе скажу: да на такой жениться, все равно, что к печке прислониться. Видная девка, высокая, справная, прямо-таки бельфам
[121]. И детишек кучу народит.
Девица зарделась от удовольствия.
– Алена Митрофановна, я, конечно, польщен вашим предложением, однако жениться пока не намерен.
– Ну, как же так, – разочарованно промолвила она и бухнулась на край кровати – перина промялась глубокой впадиной под ее внушительным задом. – Как же так? А мне по-другому сказывали…
– Я не знаю, кто вам чего сказывал, но это – неправда. Я жениться не собирался пока.
– Я не по сердцу вам, да? – всхлипнула она, захлопав рыжими ресницами. Полная рука сдвинула назад пестрый ситцевый платок, обнажив крупную голову. У «гренадерши» были жутко густые, огненно-рыжие волосы, заплетенные в толстую, как морской канат, косу.
– Эх жаль, я – инвалид. Не то бы женился на этакой, – мечтательно отозвался поручик, смерив деваху пылким взглядом. – А может, как-нибудь сладим, голуба? – с надеждой спросил он.
– А и, правда, Алена Митрофановна, смотрите, какой у нас знатный жених, герой войны! – обрадовался Владимир. Но реплика прозвучала как-то неуверенно и совсем неубедительно для Аленки.
– Вы что же, потешаетесь надо мной? – взвыла она. – Пошто мне такой старик, да еще и без мужских причиндалов?!
– Нууу, начет этого вы ошибаетесь, голубушка! Главный мужской причиндал у меня сохранен, да такой, что не разочарую. Две барышни от меня детей родили уже после моего ранения. И сделали сие не только из чувства глубокого патриотизма, но и по потребности телесной. У меня вообще много женщин было. Старый конь, знаете ли, борозды не испортит…
– Не хОчуууу! – еще громче зарыдала она. – Мне Владимир Иванович любый.
– Сударыня, успокойтесь… Я несколько смущен. Право, женитьба не входила в мои ближайшие планы. И потом, – он приосанился. – Вам, как простой крестьянке, лучше искать жениха из своей ровни…
– Ровня, не ровня… Сама знаю, кого люблю и за кого замуж пойду. Только и за вами, как я погляжу, невесты в очередь-то не стоят. Довыбираетесь – так в одиночку свой век и прокукуете, – насупилась она. Помолчала. А после ни с того ни с сего выдала: – Я проголодалась сильно. Не угостите ли чаем, али пирогами?
– Да я бы с удовольствием. Но видите, в чем дело…
– Ясно, можете не продолжать, барин. Я видала, у вас на кухне мышь от голодухи подохла.
– Как так подохла?
– А так. Кверху пузом лежит, – Алена скрестила крупные ладони на груди и возвела глаза к небу. – А это у вас, что за конфекты такие? Дайте хоть одну отведать, – толстый, красноватый палец с плоским, неровно остриженным ногтем указал на открытую бархатную синюю бонбоньерку, в которой томились засахаренные фиги с опием.
– Алена Митрофановна, это конфеты, но они не всем годятся…
– Что-то вы хитрите, барин. Жадничаете, что ли? Раз конфекты, значит детям, али бабам, – она широко улыбнулась и шмыгнула веснушчатым курносым носом.
Из красного кресла послышался протяжный храп – это задремал герой войны.
– Ой, сам-то спит, аки младенец, а ешо женихаться надумал, – презрительно проговорила Аленка. А потом нагнулась к уху Владимира и зашептала, косясь лихим рыжим глазом: – Вы на меня не серчайте, ваше благородие. Я же не дурочка какая – я понимаю, что не ровня вам. Возьмите хоть в приживалки, хоть в полюбовницы… Я и без венца согласная с вами согрешить. Все тело от желания горит. Мочи нет! – она навалилась всей тяжестью арбузных грудей на лицо Владимира. Ему стало тяжело дышать. Пахнуло едким потом.
– Алена Митрофановна, Алена Митрофановна, погодите! Вы же меня задушите так! – прохрипел он, еле освобождаясь от назойливой бабы. Полы шелкового халата предательски разъезжались в стороны, обнажая пленительный голый торс, от которого Аленка не могла отвести голодного взгляда.
Она нарочито хмыкнула и отвернулась. Затем, не зная чем себя занять, снова полезла к бонбоньерке с опиумными фруктами. Владимир и глазом не успел моргнуть, как Аленкина загребущая ладошка схватила целую пригоршню засахаренных фиг и абрикосов и отправила её в зубастый рот. Довольная мордаха зажмурилась от удовольствия, полные губы причмокнули.
– А ничего, славные у вас конфекты, кисленькие!
– Вы, вы… что же вы делаете?! Столько нельзя! – прокричал Владимир, но было уже поздно. Аленка сгребла и все остальные и с хрустом сжевала и их.
– Тюю, нельзя! Придумали тоже. Я баба крупная, аппетиты хорошие имею. Я когда в доме у батюшки жила, то могла за один присест ушат пирогов уплести, да пол ведра молока выдуть! Могу и куликнуть
[122] на радостях, особливо браги, али полугара
[123], – она хитро подмигнула Владимиру. – А тут сухи какашки овечьи, какие-то… Только еще больше кушать захотела. Аж, в животе урчит, вот, послухайте.
