– Я вас не понимаю, – Лика сделала глоток ароматного напитка, внимательно наблюдая за мимикой Михаила. – Конечно, наша газета не является специализированным изданием. «Ведомости» – популярный еженедельник, и мой текст будет адаптирован к запросам стандартной читательской аудитории, которой живописная техника Мунка не столь важна. А вот подробности его жизни, личных отношений, версии по поводу причин похищения картин – все это заинтересует наших читателей. Мы печатали аналогичный материал про Сальвадора Дали. И вот редактор поддержал мою инициативу написать про Мунка.
– А как вам пришла в голову мысль об этом написать?
«Правду говорить нельзя. Но врать нет необходимости. Могу ему рассказать о том, как я лично узнала про Мунка», – быстро прикинула Лика и начала свой рассказ.
Она еще была школьницей. Переполненный троллейбус, ее взгляд прикован к обложке книги, на которой человек в отчаянии обхватил руками голову. Красно-синие линии волнами докатываются до Лики, и она чувствует безотчетный иррациональный страх. Мужчина захлопывает книгу, протискивается к выходу, и Лика, как загипнотизированная, движется следом. Ей рано выходить, она не понимает, что с ней творится, и нет никаких сил вести себя по-другому. Хочется дернуть мужчину за рукав, хочется смотреть на странную картину еще и еще. Но как на это отреагирует незнакомец? Она еще не умеет непринужденно знакомиться с людьми, и готовые сорваться с языка вопросы кажутся верхом неприличия. Ее рука еще долго пыталась воспроизвести увиденный рисунок на обложке тетради… На факультете журналистики историю искусства преподавали всего семестр, и при этом старались охватить все – от египетских иероглифов до «митьков», от архитектурных стилей до киноискусства. Теперь она забыла про многих «галопом по Европам» пройденных художников, но Эдварда Мунка и его «Крик» помнила всегда отлично, потому что тот, показанный преподавательницей слайд опять вызвал очень странную реакцию. Лике хотелось задать после лекций несколько вопросов. Но она – уже штатный журналист, который в принципе не может быть застенчивым, – засмущалась. Или испугалась? Но почему-то не подошла. Не спросила.
– И вот недавно, – Лика приступила уже к недостоверной импровизации. – Я готовила блок новостей, просматривала сайты и наткнулась на информацию о том, что «Крик» и «Мадонну» после долгих розысков все-таки обнаружили. У меня было время, я зашла на поисковый сервер и поразилась. О более-менее известных художниках информации очень много. То, что я нашла про Мунка, мне показалось скудным. Это загадка. Почему? Ведь его работы стоят миллионы, он очень популярен и очень… Таинственен, что ли… Мне захотелось о нем написать. Информационный повод имеется – 12 декабря у художника день рождения. Я собираюсь встречаться с несколькими людьми. Вот и к вам пришла. А тут выясняется, что вы советуете не писать о Мунке. Но секретарь Союза художников уверяла, что вы изучали его творчество…
– Я слишком хорошо знаю его творчество, – иконописные глаза Михаила смотрели грустно и серьезно. – И именно поэтому я вам советую: остановитесь. Вы ведь уже чувствовали ту странную силу его работ. Манящую и вместе с тем отталкивающую. У вас хорошо развит инстинкт самосохранения. Вас засасывало, но вы останавливались. Остановитесь и теперь. Просто поверьте – вы на дороге в ад. И сумасшествие – это самое лучшее из того, что с вами случится. На вашем лице испуг и неверие. Пусть победит испуг. Для вас так будет лучше.
Михаил угадал: с каждым его словом Лике становилось все страшнее. Но ведь Володя Седов на нее рассчитывает. Он ждет результатов бесед. Струсить? Забыть про несчастных, чью жизнь изрезали на куски?
– Объяснитесь, – потребовала Лика. – Вы все больше и больше меня интригуете. Пугаете меня. Но, глядя на вас, не очень-то и испугаешься. Внешность у вас привлекательная, располагающая. В самом центре Москвы собственная просторная студия имеется. Работы покупают и в России, и за рубежом, судя по всему, не бедствуете. Сказав «а», говорите «б». Я не вижу никаких пагубных последствий вашего интереса. А в моих планах всего лишь безобидная статья.
Михаил вскочил с кресла и принялся расхаживать по студии.
– Небезобидная. Вовсе небезобидная, – он остановился у мольберта и развернул его к Лике. С холста сияли купола церквей. – Это вы думаете, что будет лишь одна статья. Мунк тот художник, к которому очень сложно относиться просто как к художнику. Вы впускаете его в сердце. Его хочется впустить в сердце. Очень хочется. Просто никак нельзя по-другому. Но, впуская в сердце Мунка, вы впускаете в него демона. Настоящего, я не о врубелевском полотне говорю. Это происходит неосознанно. И потом случается ад. Все начинается с каких-то мелких неприятностей. Я это запомнил, потому что был всегда удачливым, а тут как из худого решета посыпалось: девушка бросила, зачет не сдал, работу не купили.
Лика слушала художника, едва удерживаясь от желания сбежать. Она вспоминала сегодняшний день, превысивший по концентрации неприятностей месячную норму, и почти не слышала Михаила, и при этом в висках стучало: убиты две женщины… надо помочь следствию… Володя Седов ждет…
– Потом все изменилось, – продолжил Михаил. – Может, не изменилось, а… В общем мне уже было безразлично, что происходит вокруг меня. Единственное, что требовалось – краски и холсты. Такого вдохновения я не испытывал никогда. Рисовал, как сумасшедший, и, чтобы получить те картины, люди готовы были платить любые деньги. Затем творческий пыл угас. Я слонялся по мастерской, встречался с женщинами, пил… Разрушать себя нестрашно. Страшно стоять перед чистым холстом и понимать собственное бессилие. Я глотал «колеса», колол наркотики, запивал все это бутылкой водки, но картины заполняли лишь тени. Потом бросил рисовать. Все равно ничего не получалось. К тому же, мне стало казаться, что вокруг меня заговор. В сговоре все – соседи, друзья, знакомые люди и те, кого я видел впервые. Не помню, как оказался в наркологической клинике. Родители нашли мне лучших врачей. Но когда вся та дрянь, которой я травил свой организм, ушла, мне стало только хуже. Наркоманам есть чем заняться. Поиском наркотиков. А еще в их видениях сбываются мечты, они становятся почти реальными. Распутывать заговоры – тоже, знаете ли, способ времяпровождения. Врачи промыли меня от заразы, но не выпускали из клиники. Все анализы были хуже, чем на момент поступления. Я умирал, и мне это нравилось. Чем такая жизнь, простерилизованная, без работы, без сил – лучше уж вообще никакой.
– Простите, что перебиваю. Но почему вы так уверены, что все это с вами случилось из-за Мунка? – поинтересовалась Лика.
Михаил горько усмехнулся. А из-за чего еще? Все началось с лекции в академии. Историю живописи читал настоящий профессионал, Василий Михайлович Бубнов. Всю ночь после той лекции хотелось лишь одного – повторить линии и экспрессию работы «Крик». Михаил копировал работы Мунка. Хотел почувствовать его страх и боль. Бредил, сходил с ума, и ничего не мог с этим поделать.
– Отец привел в мою палату священника, – продолжал Сомов, нервно расхаживая по мастерской. – Я слушал рассуждения батюшки, и, будь у меня силы, я бы рассмеялся ему в лицо. Зачем мне спасение и вечная жизнь, если она будет похожа на нынешнюю? Я хотел немного – писать хорошие работы. И что из этого вышло? Но священник спросил одну простую вещь. Просил ли я бога о помощи? Я уже готов был цинично пошутить, но из глаз хлынули слезы. Сердце наполнилось теплом, и я вдруг понял, что тепла много, я могу им делиться, должен, обязан… И вот теперь рисую этот свет и тепло. И каждый день благодарю бога за то, что он дал мне жизнь, открыл глаза. Я каюсь в своих грехах и рассказываю о них другим, пытаясь уберечь людей от совершения ошибок. Лика, просто поверьте. Вам не надо писать этой статьи. Давайте поговорим о чем-нибудь другом…
