И вдруг появился другой пятый. Его привел Юст. Это был Шауляй Бараннаускас
[58], когда-то игравший за сборную Литвы. Юст и Роб объяснили судейской коллегии, что это и есть пятый игрок их основного состава, драматург Эллипс, только что прилетевший из Москвы после триумфальной премьеры свой пьесы «Он». На самом деле Юст и Шауляй случайно встретились в очереди за пивом на Закусочной улице.
Началась игра. Счет открыли «ящики». «Драматург» ответил на это пятью попаданиями. Он же вывел на удачные броски своими пушечными пасами два раза Роба, два раза Юста и один раз Вакса. Ошеломленные «ящики» взяли тайм-аут. После этого игра чуть-чуть выровнялась. «Пансионат» набрал пять очков; четыре с игры, одно со штрафного. Баранаускас с понимающей улыбкой дал им немного поиграть, а потом стал с легкостью перехватывать их передачи, блокировать их броски по кольцу и отбрасывать мяч своим. Счет рос в пользу «писателей». Дошло до того, что даже Гладиолус попал куда надо. Чтобы подвести черту под этим неравным поединком, надо просто сказать, что баскетбольная команда Литфонда впервые стала чемпионом Залива.
У Роберта все, даже малые, мышцы тела выражали ему свой восторг: вообразите, они еще помнили его вдохновенные пролеты и затяжные прыжки в составе сборной Карелии! Что же касается больших мышц, толчковых, а также сгибателей и разгибателей, то их он старался унять, дабы не вызвать насмешек. Ну, вообразите секретаря Союза писателей, который после хоть и красивой, но все-таки жульнической победы в баскетболе начинает подпрыгивать на икроножных, а при помощи сгибателей рук притягивать к себе своих симпатичных, а при помощи разгибателей слегка отодвигать бестактных.
Среди зрителей он ловил немало восторженных женских взоров: сияла вся его семья, Полинка, Анка и теща Ритка, сияли разные дружественные «богини» и среди них, конечно, Мирка Ваксон, сияли и некоторые «пляжные королевы», среди которых особенной красотой сияли, во-первых, та девочка, что бросилась ему на шею под мокрым снегом после хрущевского судилища восьмого марта 1963-го, словно какой-то пролетающий дух подтолкнул ее на спасение поэта, во-вторых, та женщина, с которой он просто был на «ты».
В конце концов вся толпа смешалась и со смехом и восклицаниями «Ну, дали!», «Вот влепили!» двинулась к пляжу. По пути совершенно случайно сблизились Ваксон и Ралисса. Она посмотрела на него исподлобья взглядом мгновенным, да так, что ему нестерпимо захотелось этот взгляд бесконечно продлить. Все-таки он сделал шаг в сторону, и она от него с трудом отлепилась. «Ну, Вакс, вот уж не думала, что ты так бросаешь с угла!» — сказала она вроде бы на прощанье. Прощанье, но не навсегда. Нет-нет, не навсегда. Может быть, даже не до утра, то есть раньше рассвета.
С той же долей случайности произошло сближение Юстаса Юстинкауса и Милки Колокольцевой. Просто шли в толпе к морю и вдруг случайно оказались рядом. За эти несколько дней и ночей художник-атлет оказался посвященным в былые отношения этой девушки и его лучшего друга. Глядя на этого цветущего и вечно «слегка под банкой» балта, трудно было предположить, что его мучают сердечные терзания; между тем он терзался; терзался и очень. Если бы Милка не рассказала ему о своем романе пятилетней давности, он, конечно, поведал бы другу о своих ночных встречах, то есть о своей второй после Дануты огромной любви. Данута, верная подруга, которая в эти дни пасла в Паланге их двух детей, была второй причиной для сохранения тайны. Мысль о том, что до нее могут дойти слухи о его похождениях среди коктебельской богемы, повергала его в отчаяние. У Милки тоже были свои проблемы: во-первых, присутствие Роберта, во-вторых, болтающийся по всему побережью Влад Вертикалов, в-третьих, ее верный трубадур, президент ФИЦ. Словом, обоим приходилось постоянно притворяться, разыгрывая приятельские отношения. Так и сейчас, болтая о клоунском баскетболе, они на самом деле сговаривались о встрече. Ей нужно сейчас отправиться в Львиную, потому что там сегодня объявлен «трудовой день», а кроме того, именно оттуда начнется вечернее шествие. Что касается Юстаса, он сегодня пополудни откроет выставку своих рисунков в доме Караванчиевских, а оттуда придет на курган Тепсень. Там начнутся игрища, танцы и пение, и можно будет легко обоим оттуда «сквозануть». Ты первый, я вторая. Нет, наоборот — ты первая, я второй. Тип-топ? Тип-топ!
Вот такие сложные любовные секреты пронизывали всю эту толпу почти голых людей, собравшихся в Восточном Крыму на телесные празднества. Вспоминаются, между прочим, самодельные фривольные песенки, что распевали тогдашние молодые дамы на всякого рода капустниках. Ну вот, например, такой перл:
Расцвело алоэ
На Сюрюкая.
Тело молодое
Раскормила я.
Раскормила тело
На свою беду,
А теперь для тела я
Дела не найду.
Пока происходили эти случайные соприкосновения, любители поэзии задавали себе вопрос: почему не видно их кумира Яна Тушинского? А он между тем мелькал всем телом на площадке пинг-понга. Закручивал мячик, заостряясь вперед, гасил при отскоках, едва ли не падая на свою половину стола. Против него выступал мастер спорта по этому виду, сотрудник МУРа и будущий автор детективных бестселлеров. Тот стоял в десяти метрах от стола и спокойно отсылал мячик туда, откуда тот прилетел таким настырным способом: раз за разом, раз и два, покуда тушинковский удар не попадал в сетку или за пределы стола. При всем своем росте Ян не любил командных видов спорта, ни волейбола, ни баскетбола. Какого черта потеть для каких-то других олухов? Впрочем, он и не умел играть ни в ту, ни в другую игру. Он любил одиночные единоборства; вот это ристалища для поэтов! Нет, нет, конечно не борьба, когда кажется, что соперники тщатся подвергнуть друг друга педерастическому насилию, не зверский бокс, в котором бьют прямо по вместилищу художественных образов и идей; нет, ни в коем случае не это! Нет ничего лучше, друзья мои, чем теннис, напольный, а лучше настольный. Острота диалогов тут доходит до микроскопического мелькания! И пусть толпа, влекомая инстинктами массовости, тащится на охлократический баскетбол, на теннис-то приходят узреть своего любимца лишь избранные, ну вот, скажем, вроде той одинокой трогательной фигурки, что постоянно, но ненавязчиво следует за мной и ждет, когда я ее позову одним словом, как свистком, ну, конечно, не как охотничью собаку, а как верную лошадку, и вот сейчас стискивает руки на груди, когда я наступаю, и едва ли не падает в обморок, когда теряю мяч; душа моя, Заря моя!
Позднее, перед обедом, в обед и после обеда выяснилось, что по крайней мере у троих обитателей Литфонда совпадают дни рождения, и все они приходятся на 20 августа и вокруг. Из этих трех двое нам уже порядочно надоели, а именно Ваксон и Гладиолус, а вот третий только что приехал на неделю в пансионат, саксофонист Ал Ослябя с пианистом Канителиным
[59] и забойщиком Бабрасовым
[60]. Все названные в этом параграфе молодые люди были завзятыми друзьями и собирались ночью как следует кирнуть, за исключением Бабраса, который недавно объявил себя абстинентом и пояснял всем, что это такое: «это когда об стенку стукнутый». Короче говоря, вся эта компания отправилась на феодосийский колхозный рынок в открытом «кадиллаке». Несколько слов об этой машине 1953 года выпуска. Год назад шофер советского посольства в Аргентине Шкварченко после выхода в отставку из дипломатической службы приехал на ней в родной поселок Планерское. Едва лишь он достиг желанной цели, как империалистическая акула с плавниками развалилась почти буквально на части видавшего виды тела. Срезались болты на двух колесах, закипел аккумулятор, отвалились глушители двух выхлопных труб, а самое печальное заключалось в том, что полетела с концами мудреная коробка скоростей. С этого момента «кадиллаку» не осталось ничего, как только лишь украшать собой кювет под двумя хилыми платанами. Шкварченко, однако, не сдавался. Партия его научила не сдаваться. Ежедневно долгими часами он возился в своей любимой «иномарке». Запчастей к ней не было ни в округе, ни на всем пространстве СССР. Приходилось каждый винтик и каждый вкладыш выпиливать вручную, подправлять на фрезерном станке в судоремонтном заводе. Так прошел год, и всем в поселке, даже самым любопытным, надоел маниакальный Шкварченко. И вдруг в один прекрасный августовский день взревела огромная колымага и с удивительной легкостью выехала из кювета на проезжую дорогу. И тут-то счастливый Иван Денисович Шкварченко встретился с тремя тридцати-с-чем-то-летними парнями, которые собирались потратить свои последние деньги на феодосийском рынке.
