– Ничуть не удивительно.
– Так что, эти гаитянские лоа – то же самое, что католические святые?
– Ну, в какой-то степени да. Но я думаю, что Эзули – это чернокожая Изида, некий эквивалент Марии, Венеры, Афродиты или Фрейи. – Астиза подошла к постели и разлеглась на ней, словно позируя для живописного полотна – обнаженное плечо освещено свечой, все остальные соблазнительные изгибы скрыты в полумраке, и в этот момент я тотчас и думать забыл о религии. Мне хотелось не только найти нашего мальчика, но и сделать еще одного. Или девочку. А еще вернуть изумруд, удалиться на покой и защищать свою семью.
– А мне кажется, что Эзули – это ты, – сказал я Астизе.
* * *
В особняке Рошамбо заканчивались последние приготовления к балу.
Исчезли неопрятные мундиры и мушкеты усталых офицеров. Кругом красовались ароматные каскады тропических цветов и гирлянды из олеандра – растения, привезенного сюда из Африки, запах которого преследовал меня в лощинах на Святой земле. Мрамор был отмыт до блеска, деревянные полы сверкали свежей полировкой. Зал приемов, где должны были состояться танцы, освещали, казалось, тысячи свечей. Отсветы их пламени отражались в хрустале и металле. Боевые штандарты напоминали нам о славных былых победах. Да, определенно, Рошамбо вкладывал куда больше энергии и рвения в устройство праздников, а не в ведение боевых действий.
Гости вполне соответствовали всему этому великолепию. Офицеры явились в полной парадной униформе. Шпаги их побрякивали при ходьбе, и звуки эти походили на нестройную мелодию колокольчиков. Мундиры у них были синими, широкие пояса – красными, позументы – золотыми или серебряными, бриджи – ослепительно-белыми, а сапоги – начищенными до зеркального блеска. Гражданские же пришли в модных облегающих смокингах с разрезами на спине, а слуги потели в плотных расшитых французских жилетах и треуголках, и волосы их, похожие на войлок, были густо напудрены.
Но, конечно, всех превзошли дамы. Привлекательные женщины встречаются повсюду, но этот вечер в Кап-Франсуа запомнился бы мне как настоящий парад женской красоты, если б красота эта выглядела не столь эфемерно, а веселье не было вымученным, с учетом сложной обстановки в городе. Незваными гостями на этом балу были непрекращающаяся лихорадка, штыковые атаки и насилие. Об этом не произносилось ни слова, но атмосфера бала отравлена ими.
Наряды дам отличались не только пышностью и великолепием, но и изрядной смелостью. Низкие декольте подчеркивались бриллиантовыми ожерельями, а шеи зрительно удлинялись высокими прическами. Оттенки кожи были самыми разнообразными – от алебастрово-белого у тех, кто совсем недавно прибыл из Европы, до приятного смугло-кофейного у креолок. По цвету кожи последние мало чем отличались от мулаток, но чернокожие сюда не допускались, если не считать слуг. Такие уж кастовые разделения существовали в Санто-Доминго. Дамы смешанного происхождения, как мне казалось, отличаются своей особой красотой – боги словно вознаградили их за прегрешение хозяина с рабыней какой-то невероятной, почти неземной грацией. Цвет лица у них безупречный, губы полные, а в глазах таится загадочная глубина и обещание райских блаженств. Астиза все же выделялась на общем фоне, но посоперничать ей было с кем. Шелест шелков, пленительный запах кожи и духов, ослепительные улыбки – все это завораживало нас, мужчин, до дрожи. Нас бросало в жар не только из-за тесно облегающих униформ и фраков; женщины же чувствовали себя легко и привольно, точно лесные нимфы.
И вот мы с Астизой принялись расхаживать по залу, и в центре его я увидел Рошамбо, который приветствовал каждую пару и окидывал каждую женщину откровенно похотливым и оценивающим взглядом, точно находился в борделе. Просто удивительно, как чей-нибудь муж еще не пристрелил его, подумал я. Хотя напавшего на главнокомандующего неминуемо ждал расстрел.
Я также вдруг вспомнил, что написал однажды Франклин в своей книге афоризмов. «Тот, кто слишком часто выставляет напоказ свою жену и кошелек, может быстро лишиться и того и другого». В очередной раз я вдруг испугался, что писал он это обо мне.
Увидев, что я хмурюсь, супруга сжала мой локоть и ободряюще улыбнулась.
– Помни, мы здесь, чтобы разузнать о Гарри, – шепнула она. – Ты дипломат, так что должен проявлять невозмутимость.
– Только не оставайся наедине с генералом. Сама знаешь его аппетиты, а солдаты всегда его прикроют, – напомнил я ей.
– Тогда никуда от меня не отходи.
Но находиться все время рядом с женой я не мог. Грянул полковой оркестр, и все закружились в танце и начали меняться партнерами. Три офицера по очереди кружили Астизу по залу, а затем вдруг Рошамбо схватил ее за руку и начал выписывать па с грацией, просто удивительной для мужчины столь плотного телосложения. Во время вальса он крепко обнимал ее за талию – этот танец старшее поколение считало верхом неприличия. Вот правая его рука скользнула вниз, опустилась на бедро партнерши, а потом – на ягодицы, и он властным жестом притянул ее к себе еще ближе и почти уткнулся носом в ее грудь. Хищно улыбаясь, точно конкистадор при виде добычи, награбленной у инков, Рошамбо вальсировал с изяществом и умением, на которые я был просто неспособен. Да, и ведь наверняка этот негодяй – еще и отличный фехтовальщик! При мысли об этом я возненавидел его еще больше и решил, что фигурой он все равно напоминает толстую жабу.
– Вы и есть тот самый американец, монсеньор? – Ко мне обращалась жена какого-то плантатора. В другое время ее лицо и фигура показались бы мне просто обворожительными. Я поклонился и подал ей руку, но пока мы описывали большой круг по паркетному полу, то и дело косился на Астизу, твердо вознамерившись не потерять ее, как потерял сына. Рошамбо держал свою лапу у нее на бедре, а она нашептывала ему на ухо, по-видимому, что-то очень приятное. Меня так и подмывало плеснуть ему ром на бриджи и поджечь.
– Прошу прощения. – Я оставил свою даму и пошел выпить пуншу. Я был далеко не в восторге от того, что мою жену так вожделеют другие мужчины, и настроение у меня сразу испортилось. А кроме того, я чувствовал себя виноватым перед собравшимися здесь людьми – ведь я собирался предать их, переметнуться к Дессалину. Но к чувству вины примешивался привкус мести. Рошамбо захватил мою жену столь же бесстыдно, как Франция и другие европейские страны захватили Карибские острова, пользуясь к тому же трудом африканских рабов. Мне была понятна и близка клятва, данная повстанцами.
И вообще, сумели ли мы хоть на шаг приблизиться к Гарри и к похищенному камню?
Я размышлял обо всех этих проблемах и о несправедливости судьбы, но тут вдруг ко мне подбежала Астиза. Лицо ее раскраснелось, шея блестела от пота, а выбившиеся из прически пряди волос липли к вискам. Она схватила меня за руку, затолкала в укромный уголок и зашипела громким шепотом:
– Он здесь!
– Кто? – Я едва не разлил содержимое бокала. Глаза моей жены горели.
– Леон Мартель! Подкатился ко мне, когда музыка смолкла, и сказал, что генерал приглашает меня наверх на частную аудиенцию.
