Неудивительно, что Лейла бежит от этого Дома, как от разъяренного Странника. Ничего хорошего не может быть в доме, где отец способен изнасиловать малолетнюю дочь. Впрочем, Владыки Иллюзий уже давно не отцы для учеников и младших членов Дома. Я даже не знаю, как их теперь называть!
Волевым усилием я заставил себя разжать судорожно стиснутые кулаки. Внутри клокотала злость. Хорошо, малышка еще спит.
Юнус Амар-ай-Шрус, стало быть.
Прикрыв глаза, я воскресил в памяти образ и лишь неодобрительно поморщился. Да, в лицедействе они достигли поистине замечательных высот. И мысли не может возникнуть, насколько гнилое нутро у этого человека! Обаятельный, терпеливый, умный, добродушный, с чувством юмора и без снисходительности к младшим, эдакий настоящий учитель, наставник.
Лицемерная грязная тварь!
Но это следствие. А начало…
Травмирующих событий в жизни Лейлы обнаружилось два. И первое из них не только имело отношение к ее личности и психике, но заставляло крепко задуматься.
Я вспомнил мать девочки. Сейчас, стоило посмотреть на нее в воспоминаниях Лейлы, я даже удивился, как не отметил сходства сразу. Молодая и упрямая девчонка из глуши, которой с ее талантами и волей пророчили большое будущее, вдруг с шумным скандалом покинула Дом, прекратила практику и выскочила замуж. Правда, за кого, я не помнил, и человека этого по воспоминаниям ее дочери не узнал.
Вопросов было несколько.
Зачем убивать женщину, которая просто ушла из Дома Иллюзий? Это ведь не единичный случай, такое редко, но бывает. Причем убивать с такой нечеловеческой жестокостью! Ладно, положим, последнее – просто следствие извращенного воображения конкретного исполнителя. Но убивать-то зачем?! Или – за что?
Как получилось замять это происшествие? Ведь не рядовой случай, а сыскари не даром едят свой хлеб! Здесь же такое ощущение, что не искали, значит, удалось скрыть сам факт преступления.
Почему Лейла до сих пор не в курсе, кто ее родители? Неужели во всем Доме Иллюзий никто не удивился такой силе девочки, которая по всем законам не могла появиться в первом поколении? И никто не вспомнил о матери малышки, которую знали, у которой, может быть, в Доме остались друзья. Это ведь тоже неспроста, не могли все вокруг забыть о существовании Базилы в одно мгновение! Если только кто-то не совершил вот такое… чудо.
Почему, узнав, что Лейла выжила, никто не заинтересовался ею как единственной свидетельницей гибели четырех человек? Базилы, ее родителей (а ее отец ведь тоже был Иллюзионистом, пусть и слабеньким) и мужа. Впрочем… если убийца уверен, что предусмотрел все, что весь мир не вспомнит о Базиле с ее семьей, зачем суетиться? И почему, интересно, я помню эту девочку, если все должны были забыть?
Имелся большой соблазн не дать Лейле вспомнить или подкорректировать ее воспоминания, хоть немного. Но я не поддался, очень не хотелось врать этой малышке, которая и так уже увязла как бабочка в тенетах чужой лжи. Поэтому пробуждения ее я ждал с настороженностью и заранее пытался подобрать слова утешения.
Лейла
Когда я просыпаюсь утром, разум обычно включается сразу. Не могу припомнить случая, чтобы спросонья не получалось вспомнить, что происходило вчера, и сообразить, где я сейчас нахожусь. Сегодня, пожалуй, было первое утро в моей жизни, когда это свойство собственного организма совершенно не радовало.
Тар молча лежал рядом, медленно поглаживая меня по голове.
– Они все мне врали, – наконец сумела я хоть что-то сказать. – Даже Пир. Говорили, что меня младенцем подкинули к дверям Дома Иллюзий. Зачем?
– Не знаю, – тихо вздохнул Тар. – Может быть, считали, что так тебе будет спокойнее.
– И ты согласен?
– Нет, – отозвался Тахир. – Но это вопрос мировоззрения. Я считаю, что человек не должен прятаться от проблем, даже если это ребенок. Потому что если от них прятаться, они в конце концов соберутся толпой и нагонят все разом. Мало кто со мной согласен.
– Но почему… – Я запнулась, потому что к горлу подкатил комок. Но Целитель понял и так.
– Почему их не искали? Почему не нашли убийц? Почему никто даже не вспомнил о твоей матери, которую в Доме Иллюзий знали многие? Не знаю. И мне очень это не нравится.
– Может, стоит рассказать все господину подполковнику?
– Кому? – озадаченно уточнил Целитель. – А, Дагору?! Да, конечно, надо. Я с ним сам поговорю. С проблемами надо встречаться лицом к лицу, но начинать лучше постепенно. Почему-то мне кажется, что ты еще не готова обсуждать все вслух, тем более с этим бестолковым Разрушителем, – усмехнулся он.
– Спасибо. За все, – тихо выдохнула я. – А почему бестолковым? Ты же говорил, что он умница, – поинтересовалась я, старательно отвлекая себя от неприятностей.
– Да он умный, но… такой дурак! – весело фыркнул Тахир. – Не волнуйся, тебе еще предстоит на собственном примере убедиться. Разрушители, что бы они сами ни думали по этому поводу, принадлежат к тому же виду, что и прочие люди, и не так кардинально отличаются. Изначально они имеют нормальные эмоциональные реакции, как и все дети, но потом… как бы это объяснить понятнее? Они слишком неадекватно реагируют на свои эмоции. Точнее, наоборот, слишком адекватно. Чувства мешают холодной рассудочности, и все Разрушители проходят в своей жизни стадию подавления этих самых чувств. Некоторые доходят до того, что действительно лишаются способности испытывать эмоции, но в большинстве своем они ведут себя примерно так же, как, например, ты. Не прячут подлинные переживания за иллюзиями, но тоже отодвигают их в сторону, глушат и относятся к ним с определенной настороженностью и даже неодобрением. То есть, даже чувствуя, продолжают руководствоваться разумом. В отношении Дагора я, например, с трудом могу представить, что с ним нужно делать, чтобы спровоцировать спонтанную эмоциональную реакцию. Ну, разозлить, возможно, а вот что-то еще…
– А как же твои слова про его попытки руководствоваться чувствами?
– Чувства бывают разными, – терпеливо пояснил Целитель. – В детстве он, хоть и трудно сейчас в это поверить, был очень добрым мальчиком. Именно добрым. Он хорошо знает, что такое «сочувствие», «прощение», помнит, что нужно сделать, чтобы не обидеть или поддержать. Именно это позволяло ему после излечения оставаться человечным в отношении с окружающими людьми, и именно это я хвалил. Но, конечно, проявление этой реакции было продиктовано исключительно рассудком.
– В каком смысле?
– Логически оценивает, кто достоин сочувствия, а кто – нет, причем полумер не будет. Терпеливо и мягко он будет разговаривать с рыдающей над телом мужа вдовой, потому что память и разум подскажут: слабой женщине тяжело, она потеряла близкого, ей больно. Но к какому-нибудь убийце он будет относиться как к неодушевленному предмету, то есть, несмотря на собственный жуткий опыт, спокойно отдаст человека в руки палача или сам казнит. У него не дрогнет рука по одному сломать пальцы воющему от боли человеку, добиваясь от него какого-нибудь ответа, и это будет не «осознанная необходимость жестокости», ему действительно будет плевать на чужую боль. А ты вызываешь у него именно эмоциональный отклик, то есть он не думает, что должен тебе посочувствовать, и потому проявляет нужную реакцию, а действительно сочувствует.
