– Конечно! Но не очень долго, хорошо?
Нина поднялась, я проводила ее до двери.
– Вы ведь сдержите свое слово, да? Не будете искать встреч с Женей?
– И не собираюсь! Мне не нужно такое ничтожество!
– Да, возможно вы правы. Но… это мое ничтожество. Мое.
Через неделю я позвонила Нине Александровне и сказала, что согласна. В школьные годы я часто бывала в Усадьбе, но никогда в самом доме. Впервые я попала туда в шесть лет. Мы отправились «всем кагалом», как выражалась Маняша. Онечка тогда уже плохо передвигалась и далеко гулять не ходила. Маняша раздобыла складную инвалидную коляску – до Усадьбы мы доехали на автобусе, а там возили Онечку, словно барыню, по аллеям старого парка. И мама присоединилась – каждый мамин приезд был для меня праздником, так что этот день моя память расцветила самыми радужными красками! Наверно, это случилось в начале мая, потому что вовсю цвела сирень и реяли на ветру красные знамена и транспаранты. Я собирала ландыши и еще какие-то мелкие цветики, а мама сплела мне веночек из одуванчиков. Помню пруд и плотину, дом с колоннами, девушку с разбитой урной, которая мне не понравилась, потому что черная и некрасивая…
– «Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила. Дева печально сидит, праздный держа черепок. Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой; дева, над вечной струей, вечно печальна сидит…» – медленно проговорила Онечка и заплакала. Тогда я не понимала почему.
Второй раз я оказалась там вместе со своим пятым классом – Евгений Леонидович водил нас в поход. Мы прошли всего-то километров шесть или восемь, но гордились собой страшно! Стояла золотая осень, вся Усадьба была засыпана чуть не по колено желтыми листьями лип и кленов, а ветер все кружил и кружил в воздухе разноцветье опадающей листвы. Мы с воплями и криками гонялись друг за другом в этой круговерти и с визгом ныряли в кучи опавших листьев. Потом Евгений Леонидович увел нас на другой берег пруда, разжег костер, настроил гитару… Нет, не стоит об этом вспоминать.
С друзьями мы ездили в Усадьбу покататься на лыжах, летом купались в пруду, а осенью лазили в сад за яблоками. Последний раз я попала туда в девятом классе на зимних каникулах – Валерка Кудрявцев уговорил меня покататься на лыжах. Кончилось это плохо: я упала, спускаясь с горки, и сломала лыжину. Валерке попало – лыжи были отцовские, а я недели две хромала, потому что вывихнула ногу…
И вот теперь я ехала в Усадьбу с совершенно другим чувством. Погода правда не благоприятствовала – ветреный апрельский день, слякоть… Я промочила ноги, пробираясь по колдобинам, страшно замерзла и мрачно думала, как же я буду добираться сюда каждый день?! Пусть Усадьба недалеко от города, но ехать сюда надо на двух автобусах, которые ходят редко. Не пешком же? Летом еще туда-сюда, но зимой… Может, зря я согласилась?!
Вошла, огляделась – в доме я оказалась впервые, но Онечка много мне рассказывала об усадебной жизни, так что я представляла, где что. Прошлась по первому этажу – пусто и пыльно, кое-где стоит разрозненная мебель, современная и старинная, и та и другая замызганная, на полу сор и смятые бумажки. Я поднялась на второй этаж, свернула направо – вот он, будуар Елены Петровны! Комната была совершенно пуста. Окна выходили в парк – я подошла, выглянула: да-а, парк, конечно, зарос. Онечка рассказывала, что из окна будуара был виден пруд, к которому вела лестница, а внизу сидели два мраморных льва…
Я закрыла глаза и прислушалась, а дом вдруг глубоко вздохнул. Все это время я чувствовала, что он присматривается ко мне – я проходила комнату за комнатой, и везде за мной вились еле слышимые шепоты, вздохи и скрипы: они обсуждали меня, все эти колонны и эркеры, чудом сохранившиеся вазоны и кресла, люстры на цепях и наборные паркеты, кафельные печи и камины. Дом вздохнул, а я рассмеялась: меня признали! Хозяйка вернулась! «Да, теперь ты здесь хозяйка» – беззвучно сказала Елена Петровна, и я невольно оглянулась, но увидела не свою прапрабабку, а немолодого грузного мужчину в круглых очках с очень сильными линзами. Опираясь на палку, он стоял в дверях и рассматривал меня. Потом шагнул вперед. Двигался он, несмотря на полноту, очень легко: казалось, он привязан к своей трости, словно воздушный шарик, и если отпустит ее – взлетит. Он подошел совсем близко и улыбнулся:
– Здравствуйте, Елена Сергеевна! Ведь это вы? Федор Николаевич Челинцев – к вашим услугам! Как я рад вас видеть! А то я один совсем тут замотался. Пойдемте, я покажу ваш кабинет.
И он шустро двинулся в сторону лестницы. Я за ним еле поспевала! Так же трудно было уследить за его быстрой и невнятной речью – Федор Николаевич слегка картавил. Картавил, хромал, пыхтел и потел, ничего не видел в двух шагах, но был настолько обаятелен, энергичен и преисполнен энтузиазма, что мгновенно заразил и меня, так что идея музеефикации Усадьбы, пару минут назад казавшаяся вполне безнадежной, вдруг заиграла новыми красками и возможностями. Федор Николаевич говорил долго, и только я открывала рот, чтобы спросить о чем-нибудь, как он, еще не услышав вопроса, отвечал мне.
– Таков в общих чертах план действий. Пока идет ремонт, нам с вами надо продумать концепцию экспозиции. Я дам вам свои заметки, посмотрите, подумайте. Предлагаю вам сразу же съездить куда-нибудь вроде Ясной Поляны, присмотреться. И конечно, необходимо развернуть рекламную кампанию – это я поручаю вам: пресса, телевидение, всякое такое. Да, и неплохо бы заручиться поддержкой местного бизнеса – пока спонсор оплачивает ремонт, но впереди еще немало расходов.
– Федор Николаевич, я правильно понимаю, что почти ничего не сохранилось из прежней обстановки?
– А, вас напугала пустота в залах? Нет, кое-что сохранилось! Я распорядился перенести особо ценные вещи на время ремонта в Каретный сарай. Да, вот еще статья расходов – на реставрацию!
– Вы знаете, мы могли бы обратиться к местным – я знаю, что после революции Усадьбу разграбили. Вдруг у кого-то до сих пор хранятся вещи отсюда? Может, подарят?
– Хорошая идея! Вот еще дело для вас, действуйте! Да, кстати, – нам выделили машину с шофером, но я езжу на своей инвалидной – с ручным приводом, так что музейное авто к вашим услугам! Договоритесь с шофером, чтобы заезжал за вами по утрам. А сейчас я покажу вам, что в Каретном сарае, – неплохо бы составить опись. Пожалуй, для начала вам надо пройти стажировку по музейному учету! Я договорюсь с каким-нибудь музеем…
Домой я возвращалась, переполненная впечатлениями. Было ощущение, что в меня проник какой-то вирус – озноб, лихорадка, радостное предвкушение! «Как интересно жить!» – подумала я, и первым делом достала коробку с записками Онечки, надеясь прочитать там про Усадьбу. Она вела дневники на протяжении сорока с лишним лет, начав в 1953 году: первая запись сообщала о смерти Сталина. Писала она в общих тетрадях из 48 листов мельчайшим бисерным почерком: если листы были в клеточку, то на каждом ряду, а если в линейку, то умещала в один ряд две строки. Я уже заглядывала в эти тетрадки, но отложила: такая мелкая рукопись, да еще по-французски! Но теперь-то я просто обязана прочесть все! Я взяла первую тетрадь и пошла к маме – она вязала, полулежа на диване. Я поправила ей подушку и поцеловала:
