Сначала Риккардо грозился убить моего хозяина, и я благодарила небеса, что Элвина нет в Рондомионе. Понятно же, что Риккардо магу на один щелчок пальцев, а я так не хотела снова потерять брата.
Потом он пожелал устроить мое будущее.
— Вернешься со мной домой? В Рино?
— К отцу? Никогда!
Он понял и не спорил больше. Я согласилась взять его деньги — золото Элвина подходило к концу, а мне не хотелось возвращаться в башню даже за деньгами — слишком много воспоминаний она хранила. И было стыдно…
Стыдно, что я сбежала и оставила без присмотра дом, где была хозяйкой.
Я переехала в другой дом — его купил Риккардо для меня. Особняк в три этажа в квартале знати. Слишком большой и роскошный, в нем я до сих пор чувствую себя чужой.
А еще брат ввел меня в высшее общество и представил королю.
Там-то на одном из приемов я и познакомилась с Джеффри…
И вот я снова Франческа Рино. Правда, теперь уже ненадолго. Совсем скоро стану леди Уотерхорс. И мой Джеффри, мой безумно влюбленный, легковерный Джеффри, внесет меня на руках в свой дом и назовет женой.
Все хорошо, все правильно. Так и надо. Он любит меня по-настоящему. Джеффри — хороший, праведный человек. Истинный квартерианец, уважает закон и богов. Может, его суждения порой наивны, зато он не спешит опорочить все на свете. И так меня любит…
С ним я начала капризничать. Позволять себе такое, на что никогда не осмеливалась раньше — ни отец, ни Элвин не стали бы спускать подобное. А Джеффри словно нравится баловать меня.
Теперь я могу приехать на прием и всего через полчаса, заскучав, сказать, что у меня болит голова, поэтому нам надо срочно уехать. Знаю, что он не станет спорить. Даже если это прием в королевском дворце и королю как раз в ту минуту захочется срочно переговорить с виконтом Уотерхорсом, Джеффри придумает предлог, чтобы сбежать.
А если я в тщеславном желании проверить, на что он еще способен ради меня, и потом буду жаловаться, что голова никак не проходит, Джеффри из кожи вон вылезет, но сделает все так, как я хочу. Потребую доктора — во втором часу ночи поднимет на ноги лучших докторов Рондомиона. Заставит приехать и лечить мою выдуманную мигрень. А потом до утра не уснет, будет переживать и мучиться — что со мной?
Откуда я это знаю? Проверяла.
Мы знакомы уже год. И девять месяцев, как помолвлены.
Все это время он не оставляет меня вниманием ни на день.
Каждое утро к моему крыльцу доставляют корзину свежих роз — крупных, алых. Их привозили даже в морозы. Джеффри любит говорить, что я сама — как роза. Банальный комплимент в его устах звучит очень мило — так много чувства он вкладывает в слова.
Его подаркам нет счета. Цветы, украшения, чистокровные скакуны и та противная, изнеженная собачка, от которой я немедленно избавилась — она почуяла кошку во мне и совершенно озверела…
А еще Джеффри внимателен. О, словами не передать, как он внимателен, кошмар просто. Постоянные расспросы — как я себя чувствую, о чем думаю, чем занимаюсь. Постоянные рассказы, как прошел его день. Неизменный зонтик над головой во время прогулки. В пасмурную погоду — от дождя, даже если его нет: «А вдруг начнется?» В солнечную — кружевной, от солнца.
…Сил нет, как это порой утомляет. Но приятно.
Элвин любил повторять, что у любого явления есть две стороны. Как у монеты. Вот и навязчивость Джеффри — та самая оборотная сторона его любви.
Да, мне должно быть стыдно. Временами я устаю и злюсь от внимания своего жениха. Тогда начинаю вести себя ужасно, просто ужасно. Но он не ропщет. И словно даже рад каждой возможности доказать свою любовь и преданность.
Порой я чувствую угрызения совести, что не могу ответить на его обожание хотя бы вполовину столь же пламенным чувством. Но он полыхает так ярко, что не замечает, как я едва тлею.
Я для Джеффри — воплощение всех земных совершенств. Чистая, непорочная, прекрасная… какие еще слова он мне говорил? Ой, много, очень много разных.
Он любит восторгаться вслух. И, врать не буду, мне приятно слушать его наивные комплименты. Не меньше, чем видеть сияющие восхищением глаза. А еще приятнее понимать, что когда я вхожу в комнату, все прочие женщины перестают для него существовать, да и весь остальной мир выцветает, становится бледной тенью.
Я — его божество. Счастлива женщина, которую хоть раз любили так.
…И как же я порой от этого устаю.
Он предложил мне выйти за него замуж всего через три месяца после знакомства. Я подумала и сказала «Да». Сделала его «счастливейшим из смертных», по его собственному выражению.
Джеффри любит громкие слова.
Наверное, и правда сделала. Все месяцы от помолвки до свадьбы мой жених вел себя как слегка помешанный. Мне и смешно, и завидно было наблюдать за ним.
Хотела бы я уметь любить так же. Но, видно, не дано. Джеффри не повезло, он влюбился в стерву с холодным сердцем.
И все же я постараюсь быть хорошей женой. Он заслуживает счастья.
С улицы звучат скрипки — выводят известную песню о любви. Мой будущий муж нанял музыкантов, чтобы сопровождали нас до храма.
Время выходить, меня ждут.
— Замолчи! — приказываю я то ли тоске, то ли Маленькой Фран и почти бегом покидаю комнату.
Навстречу новой жизни.
Элвин
Я не знаю, сколько прошло времени, потому что слова «сколько» и «время» не принадлежали туманному «нигде», в котором продвигался мой корабль. Привычные законы мира не были властны над этим местом.
Что может быть ужаснее посмертия на таком корабле? О, теперь я знал ответ на этот вопрос. Оказаться живым пассажиром. Со всем набором страстей и желаний, свойственных человеку. Мертвецов спасало равнодушие.
Впрочем, не думаю, что меня можно было назвать до конца живым. Мне не хотелось есть или пить. Другие телесные нужды тоже никак не заявляли о себе. Порой я создавал из тумана вино или изысканные кушанья. У них был вкус воспоминаний, и я пил этот вкус, захлебываясь, тонул в сладкой отраве.
Воспоминания — все, что у меня оставалось.
Иногда они приводили корабль к берегам. Первый раз, увидев скалистый силуэт в тумане, я не поверил своим глазам. И правильно сделал. Стоило приблизиться, стало ясно — островок был иллюзией, созданной из того же тумана, что корабль и все прочее вокруг.
Я блуждал по нему в надежде найти живую душу. Пусто. Развалины замка на скалистом берегу и безлюдный, угрюмый город. Хансинор моего детства.
Порой это был Вальденберг. Порой Рондомион — мрачный, в тяжелых тучах, занесенный снегами. Всегда пустые — ни единого живого существа, ни звука, ни движения ветра. Остовы памяти.
— Нет, — повторял я, — не может быть, чтобы я носил в себе только руины, — и снова садился на опостылевший корабль, чтобы продолжить поиски.
