Именно здесь, в туманном «нигде», наполненном лишь смутными тенями моего разума, я понял, насколько в действительности Франческа была важна для меня.
Хрупкая и сильная. Послушная и дерзкая. Наивная и мудрая… Что я любил в ней? Ее натуру бунтарки, ее умение сострадать, ее наивные вопросы, ее взгляд снизу вверх, ее доверие…
Разве мало женщин, которые обладают всем этим? Так почему она? Только потому, что ее «нет» так часто звучало похоже на «может быть»?
Или потому, что рядом с ней мне хотелось быть лучшим человеком, чем я есть?
«Заслужил ли я ее ненависть?» — вопрос, который я задавал себе снова и снова.
Проклятье, ну я же не был злым хозяином! Обычно люди только счастливы, когда находится кто-то, способный взять на себя всю тяжесть решений. Указать, направить, устроить их жизнь.
Но не Франческа Рино. Жизнь глумлива: так много женщин желало видеть меня в этой роли, но той единственной, которой я был готов предложить все это, оказалось даром не нужно мое покровительство.
У меня было много времени в бесконечном безвременье. Достаточно, чтобы не раз вспомнить историю нашего с сеньоритой знакомства. Вспомнить, обдумать и понять, что я был виноват перед Франческой.
Не важно, насколько сильно я ее хотел. Не важно даже, насколько она была мне нужна. Я не имел права принуждать…
Сеньорита была права в своем отвращении. Насилие и желание подчинить — эгоизм.
А я люблю ее, поэтому должен отпустить.
Франческа
— Может, тебе завести любовника?
— Простите, ваше высочество? — отрываюсь от бумаг, чтобы обернуться.
— Любовника, дорогая. Это просто вредно для здоровья — так долго быть одной, — в ее голосе насмешка пополам с заботой.
Она сидит с идеально ровно спиной, словно на приеме. Безупречная осанка, синее, как небеса моей родины, платье облегает фигуру второй кожей — ни морщиночки, ни складочки. В мире людей такой наряд посчитали бы не просто вызывающим — непристойным.
Перед ней россыпь камней — сапфиры, рубины, топазы, аметисты, бриллианты — крупные и мелкие вывалены на стол небрежной горкой, как горсть стекляшек. Крохотные щипчики поддевают изумруд, чтобы обмакнуть его в клей и опустить на подготовленное место в мозаике.
Иса отделывает маску из кости. По матово-белой поверхности разбегается узор из камней, отдаленно похожий на чешую. Мне при взгляде на нее вспоминается змеиный лик Изабеллы Вимано.
Очень надеюсь, что княгиня не подарит мне маску, когда закончит. От таких подарков не отказываются, а мне противно даже подумать, чтобы взять эту вещь в руки.
— Не думаю, что мой хозяин одобрит, если я заведу любовника без его разрешения.
Хороший ответ, безопасный. Я часто говорю «Мой хозяин не одобрит это» вместо «нет».
Княгиня насмешливо вскидывает бровь, показывая, что ее нисколько не обманула моя ложь:
— Ах, не надо притворяться, дорогая. Его неодобрение не помешало тебе завести мужа, не так ли?
— Он разрешил.
Брошенные в запале слова Элвина можно было трактовать очень по-разному. Уж что-что, а играть словами я научилась искусно.
Уже ясно, что княгиня пожелала моего общества, поэтому я с тоской откладываю бумаги.
Поработать с ними удастся не раньше, чем Исе надоест меня мучить.
Не доверяю этой женщине. Ни на полпенса. И ее внезапная милость ко мне — спасла жизнь, приблизила, сделала наперсницей — заставляет только ожидать худшего. В присутствии Исы Рондомионской я ощущаю себя не кошкой — мышью в когтистых лапах. То втянет, то выпустит когти, то прижмет сверху, то отпустит — почти даст сбежать, чтобы схватить в последний момент.
Что же, пусть играет, пусть развлекается. Я послушна и тиха. Смиренно принимаю ее ядовитые укусы, как и проявления приязни. Княгине нравится моя сдержанность, а я играю в поддавки до поры и стараюсь быть удобной.
Она нужна мне. И знает это.
— Ах, дорогая, — смеется. Искренне, заразительно. — До сих пор поверить не могу, что ты пошла к моему мальчику с просьбой отпустить тебя замуж. О, какой удар по его эго!
Я прикусываю губу и отвожу взгляд. Раньше княгиня не упоминала о своей жестокой лжи. Мы делали вид, что того вечера и того разговора в саду снегоцветов не было вовсе.
Если бы княгиня не солгала мне тогда, если бы я не была такой легковерной дурочкой.
Если бы не сказала Элвину тех слов…
Я ведь совсем не хотела замуж за Бакерсона, он мне даже не нравился.
Сколько раз я думала о ночи новогоднего бала. Пыталась осмыслить, понять, спрашивала себя — не ошиблась ли я тогда? И отвечала сама себе — нет, не ошиблась.
Память и разум говорили «да», а душа и сердце твердили «нет». Все, что я знала и помнила об Элвине, убеждало, что он не мог этого сделать.
И все же я видела, как мой хозяин унизил и избил женщину, а потом овладел ею.
От воспоминаний на душе привычно скребется Маленькая Фран, и я приказываю ей замолчать.
— Он так любил тебя, — продолжает повелительница все с той же насмешкой. — Мне даже интересно стало, что он в тебе нашел.
Любил?
Внезапно куда-то пропадает весь воздух. Пытаюсь вдохнуть и не могу. Только сердце бухает кузнечным молотом — и шум в ушах.
Любил?
В памяти проносится вся недолгая история нашего знакомства. Его ирония и его забота. Ошейник, властью которого он не пользовался. Подарки, взгляды, улыбки…
И полные скрытого вожделения прикосновения. Я видела, знала, что Элвин хочет меня. Но он ни разу не позволил себе перейти границу…
А потом вспоминаю, каким видела его в последний раз: искаженное яростью лицо, разбитые в кровь пальцы, потемневшие от боли и гнева глаза. И жестокие слова, что я бросила ему в лицо на прощанье.
В тот миг подумала — убьет. Даже ждала, что убьет. Но он ничего мне не сделал. Разрешил выйти замуж и ушел.
Навсегда…
Я хватаю бокал с вином, выпиваю его залпом, не глядя.
Глотать больно. Вино попадает не в то горло, и я долго пытаюсь откашляться и утираю выступившие слезы. А княгиня рассматривает меня с любопытством, словно диковинное насекомое.
— Ты не знала, — говорит она, в изумлении качая головой. — Как такое можно было не заметить, девочка?
— Зачем… — голос звучит хрипло, сдавленно. — Зачем вы солгали мне тогда?
Она пожимает плечами:
— Было интересно, что получится. Элвина не так просто задеть, а тут такая возможность. Кто же знал, что мой мальчик примет все настолько близко к сердцу.
Иса берет еще один камушек и продолжает — задумчиво, с легкой грустью в голосе:
