Смешно, но под прицелом обиженных красных глаз я и впрямь почувствовал себя виноватым. Бросил друга на десять лет — ну чем не сволочь?
Вечером Франческа вернулась. Все такая же сдержанная, исполненная внутреннего достоинства. Я смотрел на нее и не мог наглядеться…
Я ждал и боялся найти Франческу женой стряпчего — растолстевшей и подурневшей. Но она осталась собой. Те же волшебные шестнадцать — безупречно гладкая кожа, едва заметный румянец на щеках, ни одной морщинки вокруг глаз…
И все же она изменилась. Стала мягче, не такой порывистой. Нет, ее внутренний огонь не погас. Но она словно укротила снедавшее ее душу беспокойное пламя. Ее сила — сила бойца, стержень, что я иногда ощущал в сеньорите под внешней ранимостью, теперь проявлялся в каждом жесте, в рассудительных словах и умении промолчать.
Я слушал рассказ, как она отвоевывала свое место в мире Изнанки, как добивалась уважения фэйри, вопреки своему полу, возрасту, расе и статусу. Как помогала людям выкупать родственников, заключивших неудачные сделки. С ее легкой руки пропасть, разделявшая людей и фэйри, стала чуть меньше…
Слушал, завидовал, восхищался. Вспоминал сказанные ею тогда, десять лет назад на прощание, слова и понимал, что должен, обязан отпустить ее. Даже если мне будет плохо без нее, она заслуживала свободы. Я не знал никого, кто заслуживал бы свободы больше Франчески. И как бы мне ни хотелось запереть ее навсегда в своей башне — защитить, спрятать, эгоистично сохранить для себя одного, чтобы сеньорита скрашивала мой досуг, когда уставал от мира и светской мишуры, я не имел никаких прав на нее.
Да, владелец ошейника мог распоряжаться ее телом и волей, но ни у кого не было власти над ее душой. Франческа оправдывала свое имя. Любые цепи и ошейники были внешними. Она не принадлежала никому, кроме себя.
А я… я вернулся, чтобы отпустить ее.
— Ты заботилась о Гейле?
Она кивнула:
— Да. У него сложный характер. Совсем как у тебя.
Я мало говорил. Все больше спрашивал и слушал, стараясь запомнить Франческу: глаза, улыбку, голос, запах жасмина, как она чуть склоняет голову, как насмешливо щурится, как заводит за ухо шаловливый локон…
Так приговоренный к повешению пробует надышаться впрок.
Мы проговорили до утра, но я так и не решился сказать главное. Малодушно отложил на несколько дней.
Несколько дней ничего не решают.
* * *
Комната, в которую меня проводил молчаливый безымянный фейри, поначалу показалась пустой. Лишь обернувшись, я заметил женский силуэт в дальнем углу, у окна.
Она старательно делала вид, что поглощена видом на зимний Темес. Слишком старательно, чтобы я поверил. Все было продумано, просчитано до последнего, небрежного штриха. Стройная фигурка в платье из легкого шелка, подчеркивающем девичью стать и хрупкость. Тяжелый узел волос, беззащитная шея и изящные, словно фарфоровые, остроконечные уши. Иса не могла не помнить, как меня всегда волновало это зрелище.
И в том, как она вздрогнула словно от неожиданности, как обернулась, когда я окликнул ее по имени, как улыбнулась — надменно и приглашающе, читался все тот же безупречный расчет.
Увидев ее лицо, я понял, что был прав в своем решении. А еще испытал облегчение и странную печаль.
Больше не было мучительного, смешанного с яростью голода. Я не хотел ее… не так, как раньше.
Казалось, из ее черт исчезла, изгладилась та загадка, опасная недоговоренность, вызов, что заставляли меня желать Ису снова и снова.
Да, красивая женщина. В моей жизни было много красивых женщин.
Нет, я не был счастлив в этой уродливой пародии на любовь, но ее утрату ощутил почти как боль. Словно избавился от надоевшей, нудной обязанности и, лишившись ее, осознал, что стал не богаче, но беднее. Беднее на то свободное время, которое обрел и теперь не знаю, на что потратить.
Будем честны: у меня в жизни не так много привязанностей, чтобы легко рвать их и после не предаваться сожалениям.
— Лорд Страж! — она ничуть не изменилась. Что такое десять лет для повелительницы фейри? Мгновение.
— Ваше высочество.
— Ты вернулся…
Я покачал головой:
— Пришел попрощаться. Уезжаю.
— Снова уезжаешь? — она мне не поверила. — Куда? Зачем?
— В Прайден… Если Мартину все еще нужна помощь в построении прекрасного нового мира. Если же нет… — я замолчал, потому что и сам смутно представлял, куда двигаться дальше, коль скоро брат скажет, что не желает больше иметь со мной дел.
Одно я знал твердо: в Рондомион не вернусь. Не в ближайшие годы. Слишком много воспоминаний здесь жило, отравляя каждый дорогой сердцу уголок.
Я сам постарался, показывая сеньорите любимый город лицом и Изнанкой.
— Если нет… найду занятие по душе, — закончил я с кривой улыбкой. — Попробую отыскать свое Предназначение.
Дружок Гайлс из мира моих кошмаров был прав, как ни горько это признавать. Я сожрал столько свободы, что меня тошнит ею — бессмысленной и бесцельной. Слишком много свободы на одну никчемную, пустую, не заполненную ничем жизнь.
Пусть я уже пробовал, пробовал десятки раз. Это ли повод отступать? И плевать, что я ни во что не верю. Порой достаточно упрямства, чтобы начать. А вера… она придет позже.
Надеюсь.
Иса все вглядывалась в меня — напряженно, словно что-то искала. И, так и не найдя это «чего-то», поникла.
Мы слишком давно и хорошо знали друг друга, чтобы была нужда в лишних словах.
— Дело в твоей девочке, Элвин?
— Не только. Я… просто устал. Это — человеческая кровь. Ее не победить.
Впервые за всю историю нашего знакомства я видел на лице княгини такую — полную нежной грусти — улыбку. И мне снова стало жаль той болезненной страсти, что я утратил в туманах безвременья. О, какое удовлетворение я испытал бы раньше, получив такое доказательство неравнодушия! Большая победа в нашей маленькой войне.
Она подошла ближе, провела прохладной рукой по щеке:
— Хорошо. Я рада.
— Рада?
Наверное, следовало почувствовать себя уязвленным, но я не ощутил ничего, кроме облегчения. Ненавижу женские слезы при расставании с любовницами, да и кому понравятся подобные сцены?
— Ты дорог мне, — сказала Иса все с той же грустной нежностью. — Мальчики должны вырастать и уходить, Элвин. Им вредно слишком долго любить меня. В тебе так много огня, но я способна погасить любое пламя.
Княгиня прижалась ко мне всем телом, запустила руку в волосы и поцеловала — властно, жадно. На секунду я ощутил тень, отзвук знакомого смешанного с яростью желания.
Холодные губы с еле уловимым привкусом мяты. Новые духи — лилия и амбра…
