— Не надо.
— Почему? Тебе не нравится?
— Нравится, но это неправи…. А-а-а-а-ах!
После она только содрогалась и тихонько вскрикивала, пока не дернулась, чтобы застонать и обмякнуть.
— Тссс… мы только начали. — В ответ на это обещание она глубоко, судорожно выдохнула и спрятала лицо у меня на груди, словно стыдилась.
— Франческа, посмотри на меня. — Она помотала головой. — Ты что — стесняешься?
Кивок.
— Глупенькая.
Я погладил ее по спине. Целуя шею, кончиками пальцев прошелся вдоль позвоночника, спустился к ягодицам. И снова, уже смелее — ладонью. Она выгнулась, ластясь словно кошка, потерлась о мое плечо.
— Я не очень знаю, что делать, — растерянный шепот. — Я никогда так не…
— Ничего не делай. Расслабься.
Она послушалась не сразу. Поначалу смущалась, то напряженно вздрагивала, то пыталась вернуть ласки, не зная толком, как это делается, словно не была с мужчиной раньше. И, кажется, ждала, что я сразу перейду к сексу, как юнец, впервые дорвавшийся до женского тела.
Я хотел ее так, что было почти больно. Но еще больше я хотел, чтобы ей тоже было хорошо, поэтому не торопился. Целовал то легкими и быстрыми, то долгими поцелуями. Гладил, ласкал, пьянея от запаха жасмина и меда, от сладкого бархата кожи и просто от мысли, что вот она — моя, теперь уже совсем моя. И сдерживал почти нестерпимое желание прервать прелюдию, чтобы просто овладеть ею, утолить мучительный плотский голод.
Темные волны волос на белой простыне. Прерывистые, тихие всхлипы и вскрики. Неумелые, несмелые ответные ласки. Возбуждающая какие-то дремучие инстинкты черная полоска на тонкой шее — знак моей власти.
Франческа была восхитительно мягкая, отзывчивая и потрясающе неопытная для дважды замужней женщины.
Стоны стали громче и жалобней, она выгибалась, подавалась вперед бедрами и вздрагивала от каждого моего прикосновения, не решаясь сказать о своем желании. И я продолжал эту сладкую пытку, словно не понимая ее скрытой просьбы. Слишком большим наслаждением было наблюдать за битвой стыдливости и вожделения.
Умоляющий шепот:
— Пожалуйста!
— Что «пожалуйста»? — Я прикусил ее сосок, она всхлипнула как-то беспомощно, почти по-детски. Снова толкнулась вперед бедрами и захныкала. Меня даже на мгновение уколола совесть. Но чувствовать власть над этой женщиной, видеть ее смущение и желание было слишком приятно.
— Давай, скажи это.
— Возьми меня! — еле слышно произнесла она.
Как ни хотелось еще ее помучить, я не мог больше терпеть.
Резкий выдох и томительно-приятные, долгие движения. Я сдерживался, как мог, старался не торопиться, наслаждаясь тем, какая она жаркая, влажная, тесная. Пил губами ее стоны и медленно двигался, а она раскрывалась навстречу — покорная и жаждущая.
Когда она изогнулась, вскрикнула и сладко сжалась там, внутри, я глубоко задышал, пытаясь хоть ненадолго оттянуть финал, но это было уже невозможно. Быстрее, резче, грубее, сильными толчками вторгаясь в ее тело и уже понимая, что долго не продержусь…
А после мы лежали, обнявшись, и я чувствовал сумасшедшую нежность, желание защитить и сделать счастливой эту женщину. Возбуждение отпускало неохотно, звало повторить. Снова входить в нее, слышать ее крики, чувствовать, что владею ею целиком и безраздельно.
— Ох, я никогда не думала… то есть я всегда думала: отчего мужчинам так важны эти смешные движения.
Я почувствовал, как губы расплываются в самодовольной ухмылке.
— Похоже, оба твоих мужа были неумелыми придурками. И если первого извиняет хотя бы неопытность, то второй…
Теплая ладонь закрыла мне рот:
— Ты обещал!
Я приник губами к ее запястью. Туда, где под тонкой кожей часто, нервно бился пульс.
— Не буду. И не собирался.
Франческа прижалась чуть теснее и шепнула: «Спасибо».
— Эх, мне ужасно не хватало второй руки. Мне ее везде не хватает, даже в таком занятии, где, казалось бы, не руками орудуешь.
Она сердито стукнула меня кулачком по плечу:
— Пошляк!
— Разве это пошлость? Чистая правда. То есть можно, конечно, и руками, я потом покажу — как.
— Замолчи!
— Ммм… сеньорита так мило смущается. Словно и не была замужем. Кстати, не надейся, спать сегодня не будем. Сейчас продолжу тебя растлевать. Как ты относишься к тому, чтобы повторить?
— Ненасытное чудовище! Дай отдохнуть. Ты всегда такой?
— Не настолько. Ты сводишь меня с ума.
Я погладил ее шею. Абрис ошейника чуть светился в темноте. От мысли, что эта кожаная полоска подтверждает мое право на Франческу, что она носит ошейник добровольно, потому что желает быть моей, я снова захотел ее.
— Никогда не говорил, но эта штучка меня дико заводит.
— Меня тоже, — шепотом призналась сеньорита. — Так странно. Мне нравится думать, что я тебе принадлежу.
— И кто был прав? А ты столько ныла, чтобы я его снял.
Она зашипела и снова стукнула меня:
— Какой ты все-таки…
— Какой? — Розовый бутончик соска послушно съежился под моими прикосновениями.
— Наглый и неснос… Аххх, сделай так еще раз.
— Конечно, — я снова чуть сжал пальцы, получив в награду возбужденный вздох. — Так что насчет «повторить»?
— Подожди чуть-чуть, ладно? И я хочу тоже сделать тебе приятно. Только не умею ничего… почти.
— Невелика премудрость. Научишься. И я покажу, как мне нравится.
Несколько минут мы лежали обнявшись. Ладошки Франчески робко путешествовали по моему телу. Одна из них наткнулась на свежий рубец, замерла.
— Слышала, что сказал доктор? Шрамы украшают.
— Ты и так красивый.
Она спустилась ниже, прильнула щекой к животу и поцеловала след от кинжала Марко. Мне немедленно захотелось, чтобы она поцеловала еще ниже, но, учитывая ее неопытность, было подозрение, что сеньорита оскорбится, услышав такую просьбу. Не все сразу.
Я по привычке потянулся к ней левой рукой, выругался и замер от жутковатого предположения.
— Франческа!
— Что?!
— Ты ведь меня не жалеешь?
— Не волнуйся, Элвин, — по голосу я понял, что она улыбается. — Тебя можно любить, можно ненавидеть, можно бояться. Но тебя нельзя жалеть. Ты такой… как будто выше этого.
— Ха, если вспомнить слизняка, которого ты днем облила водой. Не уверен, что к нему применимо «выше».
— Не будь беспощадным. Людям свойственно ошибаться. И проявлять слабости.
