А брат снова не обижается.
— Я никого не привлекал. Они приняли посвящение в Фельсинском университете. Уго, скажи?
В соседней камере угрюмое молчание. Потом неуверенный голос Орландо:
— Мы не виноваты. Мы не хотели ничего дурного. Это… ну, как игра была.
— На старшем факультете половина школяров служили Хозяйке, — добавляет Альберто.
И снова Орландо:
— Это все сеньора Вимано.
Не выдерживаю — подхожу к окошку камеры Орландо, чтобы взглянуть в его лицо. Он отводит взгляд. Серый от страха, весь трясется.
— Я видела эту игру, — говорю ему. — Помнишь, как вы притащили меня в храм?
— Мы не знали. Все начиналось как игра, а потом…
— Мы не думали, что все будет так, — ноет в тон ему Альберто.
Поворачиваюсь к камере, где он заперт вместе с Уго. Альберто смотрит взглядом побитой собаки, Уго сжимает кулаки, хмурится исподлобья и молчит.
Мне становится противно. Отворачиваюсь. «Скажи им, что мы не виноваты, Фран», — в спину.
Возвращаюсь к брату и думаю, что он все же молодец. Он и Уго держатся достойно. Быть может, я высокомерна, но трудно сочувствовать тому, кого так корчит от страха.
Орландо и Альберто еще окликают меня вразнобой на два голоса, оправдываются, просят замолвить за них словечко. Наклоняюсь к решетке близко-близко, ловлю взгляд брата.
— Я не мог отказаться, Фран, — шепчет он одними губами.
— Ты мучил людей во славу Черной?
Он мотает головой:
— Нет. Я не мучил! Кровавая жертва нужна, только если просишь силы. И раньше… мать всегда делала это одна.
Северянин говорил что-то похожее. О том, что большинство культистов — балаганные шуты. Вроде Орландо и Альберто. И что Черной плевать на любые обряды.
— Но ты знал!
Брат отводит взгляд:
— Знал. Она любила повторять, что делает это ради меня. Чтобы я стал герцогом. И тогда, одиннадцать лет назад, с Риккардо. И потом…
— Потом?
— Бесплодие Руфины, — он называет имя моей первой мачехи. — И Лукреция. Мать не хотела, чтобы у герцога еще были сыновья.
Холодно. Отчего мне так холодно?
— И… моя мама тоже?
Джованни кивает, упирается в решетку в струпьях ржавчины. Когда отодвигается, на лбу остаются рыжие полосы.
— Прости, Фран… если сможешь.
— О боги, какой ужас, — шепчу я, пряча лицо в ладонях.
Изабелла Вимано. Злой демон семьи Рино. Страшная расплата отцу за то, что завел любовницу.
— Я помню, как она была другой, — тихо говорит брат. — Очень красивой и доброй. Ненависть и сила меняют людей.
Я вцепляюсь в решетку, подвигаюсь ближе к нему. Ржавчина пачкает пальцы.
— Зачем все это было вчера? О чем вы хотели просить Черную?
Кривая скорбная улыбка:
— Мать решила, что мне пора стать герцогом. Чтобы сразу решить все проблемы.
— Проблемы?
— Ты с твоими угрозами, — он загибает палец. — Затем Элвин Эйстер, — еще один палец. — И сам отец.
— И ты согласился?!
Брат пожимает плечами:
— Я трус, да. Всегда боялся с ней спорить. Можешь меня презирать.
Странно, но во мне нет презрения. Только жалость.
— Что с нами будет, Фран? Ты знаешь, что сделает отец?
Качаю головой. Я не знаю. После рассказа Элвина о событиях в храме мне захотелось оказаться на другом конце города — таким сумрачным стало лицо родителя. Не принесла облегчения даже мысль, что этот гнев предназначен не мне. Потому я не спорила, когда отец приказал выйти вон и заперся с магом.
Там я ничем не могла помочь. И меня никто не стал бы слушать.
— Не знаю, что он решит. Элвин требует, чтобы вас отдали ему. Он — тайный дознаватель храма.
Северянин признался, что действует по поручению храма, еще тогда, на рассвете. Я сперва удивилась, а потом подумала, что это многое объясняет.
Стояло стылое утро. Факел догорел, но было уже совсем светло. Я металась между рыдающим Риккардо, к которому внезапно вернулся разум, и оглушенным Джованни. Элвин посмотрел на мою бестолковую беготню, перерезал веревки на руках Риккардо и пошел связывать пленников. Когда очередь дошла до Орландо, сперва раздел его, швырнув мне гору тряпья:
— Вроде размер вашего братца. Пусть прикроет срам, дитя природы.
Я одевала Риккардо, уговаривая повернуться и просунуть руки в рукава, как маленького, Элвин вязал узлы и вслух рассуждал, какова вероятность, что мой брат хоть что-то соображает после одиннадцати лет заключения в теле птицы. Небо над головой медленно наливалось голубым.
Мага отчего-то очень забавляло, что все происходит в храме, и он цитировал священные Заветы к месту и не к месту, целыми кусками. Помню, как сердило это меня, но я решила не вступать в перепалку.
Когда мы оба закончили, я спросила, что делать с пленниками. Он подмигнул:
— Не волнуйтесь, сеньорита. Собираюсь как следует позаботиться о заблудших душах. Да и про тела не забуду.
Как раз после этих слов я заволновалась. Потребовала, чтобы все мы немедленно направились в Кастелло ди Нава. Он в ответ, как всегда, лениво насмешничал, а я все больше заводилась…
Спор разрешил приход святого отца. Тогда северянин наконец и признался, что тайно действует по поручению храма.
Это напугало меня. Официя храмовых дознавателей славилась нетерпимостью к служителям Черной, переходящей в запредельную жестокость. Я не хотела, чтобы брата сожгли на костре после долгих пыток, и начала еще усерднее настаивать на передаче решения герцогу. Он, как господин этих мест, имел право карать и миловать.
Святой отец неожиданно поддержал мой призыв. Помню странную досаду, смешанную с уважением, во взгляде Элвина. И слова, застрявшие отравленной иглой:
— Как вы полагаете, сеньорита, отчего истинные адепты Хаоса такие уроды? Да потому, что их внешняя оболочка соответствует сути. Думаете, это Черной нужны кровь и муки? Черной плевать. Просто чтобы стать вратами Хаоса, надо сперва уничтожить в себе все человеческое. Служение Таре, истинное служение, которым занимался ваш братец, — дорога без возврата. Рано или поздно он закончит так же, как его матушка. Чудовищем.
Я смотрю в несчастное лицо брата и не вижу чудовища. Он действительно ни в чем не виноват — жертва беспредельной материнской любви и такого же беспредельного эгоизма. Я способна понять его, как никто другой.
Я принимаю решение.
Замок плохо смазан, и ключ заедает, открыть получается не с первого раза. Распахиваю дверь. Джованни не торопится выходить из камеры, словно боится поверить в близость свободы.
