Стыдно. Просто невыносимо стыдно, чувствую, как краснею густо-густо, хочется просто сгореть на месте. Хвала всем богам, маг не может прочесть мои мысли!
— Ну, как хотите. Все равно спасибо за помощь, — он берется нарезать бинт, а я веду себя как полная дурочка, потому что от теплоты в его голосе и этого «спасибо» снова таю и бросаюсь помогать. — О, женщины, — бормочет он, прикрыв глаза.
— Так при чем здесь Джанис? — спрашиваю я, чтобы отвлечься от непристойных мыслей.
— Он разбирается в магии жизни.
— А вы?
— А я — нет. Не дано.
— Но я помню… — Воспоминание добавляет смущения, а я и без того чувствую себя ужасно неловко. — Тогда, в Анварии… вы меня лечили.
Впервые, вспоминая тот проклятый трактир, я думаю не о том, как Элвин надел ошейник утром, но о том, как он заботился обо мне вечером.
Бочка с теплой водой. Исцеляющие прикосновения. Мазь от синяков, которую он достал у трактирщика. Объятия, прогоняющие кошмары.
Я так старалась не думать ни о чем, кроме своего унижения. Не вспоминать. Не возвращаться. Думать только про свою обиду и ненависть.
Так было легче.
А сейчас вдруг приходит запоздалая благодарность. За поддержку и помощь. И за то, что Элвин ни разу не напомнил мне о том вечере.
Поэтому я и помогла ему сейчас. Это — как возвращение долга.
— Ну, вот только это и могу, — он разводит руками. — Ты куда?
— Вылить воду.
— Да ну брось! — маг ловит меня за руку и заставляет опуститься рядом с ним на заляпанный кровью диван. — Посиди со мной.
И я остаюсь.
Вечер укутывает город шерстяным одеялом, а мы сидим рядом и говорим. В комнате смеркается, и в зрячей темноте Изнанки проступают контуры предметов.
Без света уютней.
Мы сидим рядом, близко-близко, Элвин сжимает мою руку. Я почти могу слышать его дыхание, ощущать лихорадочный жар его тела. От этой близости по коже бегут мурашки, но сумерки скрывают мое смущение.
Темнота обманчива. Голос мага вдруг теряет привычные насмешливые интонации, становится то серьезным, то проникновенным, то грустным. И мне уже не хочется поминутно обижаться и ненавидеть его.
— Что с тобой случилось?
— Ты про царапину?
— Да.
— Напоминание от жизни не быть идиотом и использовать щиты. Раз уж собрался охотиться на культистов.
— Это они?
— Скорее всего. Точно не знаю. Я случайно пришиб того парня.
— А разве ты не можешь… — я заминаюсь. Страшно даже произнести это.
— Что?
— Поднять труп, — шепотом говорю я. И затыкаю рот себе ладонью.
Страшное преступление, способное навеки погубить душу. Неужели я сама предложила такое?
Он смеется:
— Даже если бы мог, как его допросишь? Он же труп.
— А говорят, некроманты могут…
— Людям нравится бояться, вот и придумывают. Пффф, «поднять труп» — скажут тоже! Не верь сказкам, Франческа. Можно заставить повиноваться сшитого из мертвечины голема, но это к магам смерти. А я — маг огня. Ну, еще немного с водой знаком. И с воздухом.
— А Фергус?
— Фергус тоже стихийник. Но слабенький.
— Ты сильнее?
— Ага. Проверено неоднократно.
— А Джанис?
— Джанис может все, — говорит он с неподдельным уважением.
Темнота бесстыдна, она прячет лицо собеседника, и я могу разговаривать — о чем угодно, без стеснения. Могу обмануть саму себя, притвориться, что на моей шее нет ошейника, а человек рядом вовсе мне не хозяин, а например друг. Легко дышать, легко говорить. Я больше не чувствую себя ежиком, не хочу свернуться в колючий злой шарик.
Неужели Джанис был прав?
— За что ты так ненавидишь культистов? Они тебе чем-то навредили?
— О, ну и фантазия у вас, сеньорита, — по голосу мага я слышу, что он с трудом сдерживает смех. — Чувствую, уже сочинили душещипательную историю о том, как культисты сожгли мой дом, убили родных, а я вырос и пошел мстить.
— Вовсе нет! Ничего подобного, — возмущаюсь я.
Возмущаюсь потому, что он прав.
— С чего ты вообще решила, что я их ненавижу?
— Ты на них охотишься.
— Ну… если смотреть с этой точки зрения. Ненавидит ли охотник добычу?
— Значит, для развлечения? — не могу сдержать разочарования. Лучше бы история, которую я придумала, оказалась правдой.
Он вздыхает:
— Я дал зарок князю Церы. Но главное — мир точно станет лучше без этой мрази.
Разговор уходит от магии, от Изнанки и мира фэйри. Мы говорим о чем-то незначительном, но важном. Про то, что мы оба любим мягкий сыр и трагедии Уильяма Ардена. Про картину маэстро Антонисона в его комнате — ту самую, с демонами и адскими муками. Она ему нравится, потому что: «Это же такая восхитительная гадость, Франческа! Как можно ее не любить?» Говорим про разеннские обычаи, про историю Древней Ирвы. И про то, как красив зимний Рондомион, маг обязательно покажет мне его, вот только выкроит хотя бы пару часов…
— А можно мне в город завтра? — робко прошу я. — Здесь так скучно.
— Нет, — слово бьет, как камень в витраж. Здоровенная, неподъемная каменюка, от которой гнется свинцовый оклад и разлетаются в мелкую крошку цветные стекла.
Так же разбивается вдребезги очарование вечера. Темнота больше не укрывает мягким пледом, она давит. Чужая комната, чужой город.
Я поджимаю губы и встаю:
— Я пойду. Не закончила с уборкой.
— К грискам уборку, — он снова удерживает меня за руку. — Не хочешь — не занимайся. Для чего нам брауни?
— Я хочу, — скучным тоном говорю я, все еще проживая внутри это резкое «Нет». — Но ты всегда можешь приказать мне остаться.
Тяжелый вздох.
— Франческа, мир Изнанки действительно может быть опасен для новичка. Я покажу тебе его, обещаю. Но позже…
— Потому что сейчас у тебя нет времени, — завершаю я за него фразу. — Знаю. Ты уже говорил.
Джанис ошибался. Бесполезно упрашивать и быть милой. Все равно все будет так, как решил маг, а ему удобно держать меня дома, словно вазочку на каминной полке.
Словно кошку.
Мужчины не меняют своих решений, и нет смысла попусту просить и унижаться. За столько лет рядом с отцом я могла бы выучить это.
— Если у вас нет времени, не стану отнимать его, — говорю я, вырываю руку и ухожу.
Элвин
