— Это жизнь. Империи ничем не отличаются от людей, так же проживают молодость, зрелость, старость и смерть.
— Тогда где молодые волчата, готовые растерзать стариков? Кто придет на смену разеннскому волку? Толпы голозадых варваров?
Я удивился. Не припомню, чтобы Джанис когда-либо вещал с такой страстью. Он всегда словно плавает в прохладном спокойствии, поглядывая на все с легкой отстраненностью.
— Не подозревал в тебе преклонения перед имперским величием.
— Я говорю о тенденции! Мир умирает, а ты не желаешь видеть дальше юбки княгини Исы. К слову, Элвин, тебе стоит ее бросить. Ты вообще слишком много носишься со своими женщинами. Они тебя погубят.
— А тебе стоит заткнуться и не лезть в мои дела, — прошипел я, мгновенно наливаясь бешенством.
Он и вправду заткнулся. Потом выдохнул и развел руками:
— Прости, виноват. Не имел никакого права поучать тебя или говорить эти слова.
Что еще поразительно в Джанисе — его умение извиняться. Совершенно спокойно, рассудительно, не впадая в покаяние и самоуничижение, не спихивая вину на других.
— Ладно, проехали.
Мне тоже не стоило так реагировать. Но Иса… это Иса. Больная тема.
— Давай дальше. Мы остановились на приятной новости, что все умрут.
— Империи, мода — просто примеры. Возьми любую сферу жизни — искусство, быт, знания. Не создается НИЧЕГО нового.
— Хорошо, убедил. И какие выводы мы должны из этого сделать?
— Мир гибнет, Элвин. По моим прикидкам, это началось после гибели богов. Их смерть пошатнула равновесие.
Я вздохнул. Закат богов. Я помню…
Накануне мы приняли Оммаж. Позади были мучительные месяцы, полные боли, унижений и безумия. Память сохранила их кусками, обрывками.
Тень вскрывает все худшее в человеке. Самые темные, самые гадкие подвалы души. Как нарывы, полные гноя. Вскрывает, чтобы выпустить наружу.
Вседозволенность и власть, что ставят на грань безумия.
Искус.
Кучка брошенных, обиженных детей, наделенных пьянящим, почти безграничным могуществом. На моих глазах ровесники сходили с ума в битве со своими желаниями, превращались в уродливых и злобных монстров — куда там Изабелле Вимано.
Это всегда было личным выбором.
Никто не вмешивался. Никто не заставлял нас делать то, что мы делали с собой и другими. Достаточно было убрать запреты. Остальное мы устроили сами. Те, кто смогли остановиться, стали Стражами. Прочих пожрал Хаос.
Вот потому я и смеюсь над квартерианскими заветами. Врожденный нравственный закон, отличающий людей от животных и фэйри, — не более чем миф. Опыт неумолим: каждый человек в душе мразь. Каждый — врата Черной. Дети — ничуть не меньше, чем взрослые. Быть может, даже больше. Жадные, хищные зверята.
Я выжил не потому, что такой хороший и благородный. Просто умный. Сумел понять, что происходит. Сумел сделать выводы. Сумел не перейти черту.
Но я знаю себе цену. Она невысока, и утешает лишь то, что цена любого иного человека не выше. Никто из нас не остался чистеньким. Каждый искупался в нечистотах собственной души, чтобы познать меру собственной мерзости. Каждый был виноват перед каждым. Встав на колени, чтобы принести клятву, мы простили друг друга молча.
Никогда не обсуждал это с братьями и сестрами. Никто из Стражей не любит вспоминать кошмар, предшествовавший Оммажу. Нас осталось двенадцать. Двенадцать выживших. Вместе с присягой верности мы получили новые имена и разрешение от сюзеренов использовать свою силу. «На благо мира», — сказали боги, уходя на последнюю битву.
Джанису и Юноне было десять лет. Августе девять. Мне и Мартину по восемь, а остальным и того меньше…
Плохо помню своих сюзеренов, но одно знаю точно: боги не добры и не милостивы, как любят твердить служители храма. Они, как и сам наш мир, — жестоки, практичны и не склонны терзаться сантиментами.
— И что ты предлагаешь сделать?
Он пожал плечами:
— Исследовать. Понять законы, по которым развивается мироздание. Изменить их, если возможно. Я занимаюсь этим последние годы и рад, что люди тоже очнулись от спячки. Знаешь, я верю в людей. Куда больше, чем в фэйри. Фэйри — стабильность, а у нас в последнее время и так слишком много стабильности.
— Я что-то не пойму: это ты так намекаешь оставить культистов в покое? Мол, занимаются важными вещами, мир спасают?
— Ну что ты! Я верю в людей, но я не идеалист. Разумеется, они ищут свою выгоду, и оставлять их в покое нельзя. Надо разобраться, с чем именно работает Орден. И потом принимать решение, — его глаза жадно блеснули. — Но их слишком много. Тебе не справиться в одиночку.
Наконец-то стало ясно, к чему все это. Не удивлюсь, если вся страшилка про гибель мира рассказана ради финального захода.
Что совершенно не означает, что она, страшилка то есть, лжива. Но и что истинна, не означает.
Вот за это я и люблю Джаниса. С ним интересно. Всегда дает пищу к размышлениям.
— Предлагаешь братскую помощь? Как трогательно. И с чего бы такая благотворительность?
Кто-то назовет меня циником, я предпочитаю слово «реалист». А еще я не жадный, но терпеть не могу, когда меня используют втемную.
Он не стал изображать непонимание и петь о чистосердечных намерениях. И на том спасибо.
— Это, — брат щелкнул ногтем по скрижали, — часть большого структурного заклинания. Что-то связанное с преобразованием магической энергии. Я бы с огромным удовольствием ознакомился с ним целиком. Как и с прочими разработками.
— И запустил бы свои жадные ручонки в чужие лаборатории, надо полагать?
Он обезоруживающе улыбнулся:
— Ты меня насквозь видишь.
Надо было решаться. Умник и в самом деле мог быть полезен. Очень полезен. Но, принимая его помощь, стоит помнить про осторожность. Брат по-своему азартен и всегда был достойным соперником. Он умеет прибрать к рукам все взятки.
Наша любимая игра: «Кто кого обставит».
Черная бы с ресурсами культистов. Меня интересовала информация. Если Джанис ею завладеет, будет делиться по капле, только тем, что сочтет «полезным и безопасным».
И это еще про меня говорят, что я считаю себя самым умным?
— Спасибо, подумаю.
Он наверняка был разочарован, но не показал.
Я встал:
— Время, дорогой братец.
— Погоди! Я хотел сказать по поводу Франчески.
И этот туда же! Что за подозрительный интерес к моей собственности?
— Девочка скучает, Элвин.
— Знаю. Ничем не могу помочь ей сейчас. Занят.
