– Цветочная фабрика, – вспомнил я. – Она узнала в работавшем там валлийце балетного танцовщика, освистанного и прогнанного публикой со сцены Королевского театра.
– Верно. И в протоколах судебного заседания отмечено, что некогда Уильямс был учеником балетмейстера Галлини, а во время совершения преступлений работал на цветочной фабрике Амабеля Митчелла на Довер-стрит.
– Итак, – медленно, по мере рождения мыслей в голове, проговорил я, – вы убеждены, что мой враг забронировал мне номера в «Аристократической гостинице Брауна» потому, что на той же улице некогда находилась цветочная фабрика? Та самая, где бабушка, так сказать, имела встречу со старым знакомым, Ринвиком Уильямсом?
Дюпен кивнул.
– Согласно науке графологии, «Молитва невинного» Курвуазье была написана левшой, как и рекламное объявление «Аристократической гостиницы Брауна». Это видно по наклону букв и нажиму на перо. Тщательно изучив оба образца почерка, я убедился, что рука в обоих случаях одна и та же. Таким образом, если мистер Мэкки – левша, то ваш враг – именно он. Если же на самом деле ее написал писарь, отыскавший нас на публичном повешеньи, он может быть заодно с мистером Мэкки, а может и сам оказаться вашим врагом. И не стоит забывать о бутоньерке из искусственных фиалок, воткнутой вам в петлицу после нападения на Рассел-сквер.
Сей безобидный с виду факт поверг меня в ужас. Здесь явно читался намек на фиалки, купленные бабушкой на цветочной фабрике, и на то, как на меня в детстве напала торговка искусственными цветами.
– «Так молит тебя невинный, что был осужден за другого: оставлю в наследство все, что только есть дорогого. Унаследуй мое обязательство отплатить Э. А. за предательство», – негромко процитировал Дюпен. – Это не может быть простым совпадением. Подозреваю, вскоре вы получите новые письма, которые объяснят, в чем заключалось предательство Элизабет Арнольд и как оно связано с заключением Ринвика Уильямса в тюрьму.
Я понимал, что он прав, и с содроганием вспомнил заключительные строки «Молитвы»: «Истреби же все ее потомство – такова ей награда за вероломство».
Взглянув на свой брегет, Дюпен встал.
– Не обращайте внимания на угрозы в «Молитве», По, – сказал он, словно подслушав мои мысли. – Исподтишка грозят лишь трусы. Мы непременно разгадаем эту тайну и одолеем вашего врага. Бояться нечего.
– Спасибо, Дюпен. Постараюсь последовать вашему совету.
– Библиотека скоро закрывается. Оставим раздумья на время, пока крепкий сон не освежит наши головы.
Пропустив меня вперед, он двинулся за мной по коридорам Британского музея, наполненным эхом топота ученых мужей, покидающих сии священные своды.
Выйдя на улицу, я направился было в сторону «Аристократической гостиницы Брауна», но Дюпен не последовал за мной.
– До завтра, По, – сказал он с прощальным поклоном.
Это было так любопытно, что я тут же повернул назад.
– Но к Брауну-то нам, во всяком случае, по пути!
Лицо Дюпена приняло выражение, точнее всего описываемое словом «уклончивое».
– Я валюсь с ног от утомления, однако сегодня вечером должен почтить вниманием одно мероприятие. Но вам обязательно нужно выспаться. Пусть хотя бы один из нас будет завтра с ясной головой.
Я тут же понял, что Дюпен хитрит – он легко мог обходиться без сна несколько ночей кряду. Любопытство мое так обострилось, что даже мысли о моем враге покинули меня.
– Что же это за таинственная встреча, Дюпен? Надо ли полагать, что у вас назначено свидание с персоной, принадлежащей к прекрасному полу?
Более невероятной ситуации я и вообразить себе не мог. Скорее всего, Дюпен предпочел бы провести вечер в одиночестве, в окружении книг. Заставить его посмотреть новую пьесу или провести время за другим подобным развлечением удавалось крайне редко. Замечание же мое было отпущено нарочно, чтобы поддразнить его – это был самый верный способ выудить из Дюпена правду.
– У меня не назначено никаких встреч, – ровным тоном ответил он. – Как я и сказал, это – мероприятие, которое я не слишком хотел бы посещать, однако должен.
С этими словами он вынул из кармана брошюрку и подал ее мне. Брошюрка оказалась каталогом аукциона Филлипса. Обложка объявляла о распродаже, открывающейся на Нью-Бонд-стрит, 73 сегодня вечером, начало регистрации в шесть.
Мне вспомнились загадочные слова Дюпена из ответа на мое письмо с просьбой о помощи.
– Те самые дела в Лондоне, о которых вы упоминали?
Дюпен коротко кивнул.
– Вы позволите?
– Конечно.
Я открыл каталог. В предисловии говорилось, что перечисленные ниже предметы – часть распродажи наследства, проводящейся в пользу некоего французского аристократа, пожелавшего остаться неизвестным; что каждый из этих предметов великолепен и уникален, так как все они вышли из рук самых известных мастеров Франции. Бегло пролистав каталог, я обнаружил, что некоторые лоты помечены цифрами – на первый взгляд, случайно.
– В этом собрании есть интересующие вас лоты?
Дюпен приподнял брови и кивнул, но воздержался от дальнейших объяснений.
Я вынул из кармана часы.
– Тогда идемте немедленно – регистрация вот-вот начнется.
Дюпен пришел в необычайное волнение.
– Вам нет никакой надобности идти со мной. Мероприятие это, скорее всего, покажется вам крайне скучным.
Но его отговорки лишь прибавили мне решимости.
– Вовсе нет. Я еще никогда не был на лондонских аукционах.
И мы двинулись к дому семьдесят три по Нью-Бонд-стрит. Я на ходу отпускал замечания об улицах Лондона, Дюпен же, заметно раздраженный моим присутствием, шел молча.
* * *
В аукционном зале оказалось куда более людно, чем я ожидал – просто ступить было некуда. Казалось, здесь собралась вся лондонская аристократия вкупе с галеристами и, очевидно, журналистами – эти внимательно разглядывали собравшихся и что-то строчили в блокнотах. Посетителям предлагалось вино, и публика охотно поглощала его, развлекаясь флиртом и сплетнями. Дюпен внимательно оглядел помещение, но, похоже, не нашел того, что искал. Тогда он пересек зал и подошел к двери, ведущей в соседнее помещение. Там оказалась трибуна аукциониста и ряды кресел, а также предметы, выставленные на продажу. Здесь имелись произведения и западного, и восточного искусства: гобелены, некоторое количество картин, серебряная утварь тончайшей работы, драгоценные украшения, превосходные карманные часы… Дюпен открыл каталог и принялся сличать помеченные им лоты с представленными для обозрения предметами.
– Что вы скажете об этой коллекции? – спросил он, покончив с каталогом.
– Весьма впечатляюще. Работа искусна, а уж какое разнообразие! Думаю, если коллекция принадлежала одной семье, то собирали ее не одно и не два поколения!
