– У меня тоже было несколько. Я их сжег: предпочел, чтобы мое имя не заносили в список.
– Амнистия публичная, и многие принесли свои книги. Возможно, даже некоторые из Уайтхолла. – Коулсвин невесело рассмеялся. – Если станут преследовать тех, кто воспользовался амнистией, это будет страшный удар по доверию – и по законности.
Он грустно улыбнулся, выглянув в окно на прямоугольник площади, и добавил:
– Мои книги стали для меня большой утратой, но наш викарий говорит, что нужно подождать: может быть, грядут лучшие дни. – Его лицо стало серьезным. – Что теперь? Дирик теребит меня и надоедает насчет показаний и прочих аспектов дела, пытается запугать меня в своей обычной манере. Но он не упоминает эту ерунду про сговор. Я надеялся, что он отговорит и Изабель от этого пути. Я бы попытался на его месте. Суду это не понравится.
– Может быть, он тоже пытается. Я только что на них наткнулся, и Дирик на этот раз вел себя вежливо и пытался увести Изабель. Но она опять сказала мне, что ей все известно – как вы, я и ее брат сговорились. И мы, как она выразилась, дорого за это заплатим.
– Дирик не поддержал ее?
– Вовсе нет, что для него необычно. Я начинаю думать, что Изабель серьезно повредилась умом. Но Дирик выглядел обеспокоенным, и я могу лишь гадать, что она могла задумать.
Все веселье Филипа пропало.
– Ее жалоба в Линкольнс-Инн имела продолжение? – встревоженно спросил он.
– Никакого. Но казначей Роуленд собирается написать ей резкое письмо. Я должен получить копию, но пока еще ничего не слышал об этом. Я зайду к нему.
Ненадолго задумавшись, Коулсвин сказал:
– Несколько дней назад во время обеда я увидел одного моего друга из другой конторы, знавшего, что я веду дело Коттерстоука – дела Дирика всегда вызывают сплетни в Грейс-Инне. Он познакомил меня с вышедшим в отставку барристером, которому уже за семьдесят, но он в здравой памяти. В молодости – более сорока лет назад – он работал на мать Эдварда и Изабель.
– Вот как? – заинтересовался я.
Мой собеседник немного помолчал в нерешительности, а потом продолжил:
– Строго говоря, несмотря даже на то, что старая Дебора Коттерстоук умерла, его долг не разглашать конфиденциальные сведения остается в силе. Но вы знаете, как старики любят сплетни. И я не удержался, чтобы не поинтересоваться, не известно ли ему что-нибудь об этой семье. – Филип нахмурился. – Строго говоря, я, наверное, не должен вам рассказывать.
Я спокойно улыбнулся – меня всегда восхищала его прямота.
– Я больше не представитель Изабель. И обещаю, об этом никто не узнает. – Я наклонил голову. – А если бывший клиент угрожает барристеру, как сделала Изабель сегодня утром, думаю, он вправе выяснить все, что может пролить свет на эти обстоятельства. Как я понимаю, Филип, рассказ того старика что-то объясняет?
Мой коллега утвердительно хмыкнул:
– Не прямо. Но мы с вами оба гадали, откуда эта взаимная злоба и, возможно, страх, с которыми Эдвард Коттерстоук и Изабель Слэннинг относятся друг к другу.
– Да. Это и в самом деле что-то из ряда вон выходящее.
– Мы знаем от старого купца, с которым я говорил раньше, что отец Эдварда и Изабель умер молодым, их мать вышла замуж снова, но ее второй муж тоже умер. И купец сказал, что после этого она и оба ребенка были вечно не в ладах друг с другом. – Коулсвин подался вперед в своем кресле. – К этому старому барристеру, с которым я говорил, в пятьсот седьмом году, во времена прежнего короля, обратилась миссис Дебора Джонсон, как ее тогда звали, чье завещание и вызвало всю эту мороку. В то время она была привлекательной вдовой на четвертом десятке, с двумя детьми…
– Эдвардом и Изабель.
– Да. Ее первый муж, мастер Джонсон, только что умер. От потной болезни, вы помните, которая свирепствовала в городе в то лето.
Я вспомнил самоуверенного молодого отца в высокой шляпе на картине, рядом с которым сидели хорошенькая жена и двое маленьких детей. Как легко даже преуспевающий человек может быть внезапно сражен болезнью!
– Мать Изабель и Эдварда унаследовала его дело и была весьма богата. Незадолго до этого в Канцлерском суде разбирали вопрос, может ли женщина наследовать дело и управлять им и быть членом гильдии. Старый барристер заверил ее, что может. Он вспоминал ее как грозную женщину.
– Я помню ее лицо на картине. Миловидное, но в нем видны резкость и твердость. Как и у ее дочери.
– Да. А через год миссис Джонсон консультировалась у него снова. Она намеревалась снова выйти замуж, за человека того же ремесла, Питера Коттерстоука, но боялась, что ее права в деле после замужества перейдут от нее к новому мужу.
– Так и должно было быть. Автоматически.
Филип кивнул:
– Так он и сказал. А она сказала, что ее дети, которым тогда было лет одиннадцать-двенадцать, беспокоятся, как бы не потерять наследство. Но эта женщина была настроена выйти за мастера Коттерстоука. И вышла. Однако Коттерстоук оказался порядочным человеком. Дебора Коттерстоук, как она теперь звалась, пришла к юристу в третий раз через несколько месяцев вместе со своим мужем, и мастер Коттерстоук написал завещание, в котором указал, что если умрет раньше жены, то объединенное дело – его собственное и покойного мастера Джонсона – должно перейти ей. И он окончательно решил этот вопрос, формально усыновив Эдварда и Изабель – так что если б даже Дебора умерла первой, они все равно получили бы каждый свою долю. Дебора, очевидно, была в то время явно беременна, и пара подумала, что лучше все оформить законно.
Я поскреб щеку.
– Значит, Коттерстоук был для них хорошим отчимом. И они взяли его фамилию, чего, конечно, не сделали бы, если б его не любили. Тот старик знал что-нибудь о ссоре внутри семьи?
– Ничего, – ответил Коулсвин. – Только что вскоре после этого бедный мастер Коттерстоук утонул. Это мы знали, но я решил заглянуть в отчет коронера. – Я выпрямился. – Очевидно, в одно воскресенье, вскоре после усыновления детей и написания завещания, мастер Коттерстоук вышел из своего дома за Олдгейтом, прошел через город в порт, куда только что из-за границы прибыл корабль с товарами для него. Он взял с собой обоих детей, а также двух слуг – обычная вещь для выходящего в город джентльмена. Одним из слуг был Патрик Воуэлл – это имя старика, который сейчас присматривает за домом.
– В самом деле? – спросил я. Мне становилось все интереснее.
– Оба слуги подтвердили, что в тот день мастер Коттерстоук казался совершенно счастливым, как и дети. Хозяин предвкушал появление нового ребенка. Слуги оставили его у здания таможни: Коттерстоук сказал, что не знает, сколько здесь пробудет, и велел, чтобы они подождали снаружи. Дети пошли к причалам вместе с ним.
Было воскресенье, и у причалов стояла тишина. Чуть позже один рабочий услышал крик из воды. Он сначала подумал, что это чайки, но крик раздался снова, и он понял, что это кричит человек. Он подбежал к воде и увидел там утопающего. Был полный прилив, и упавший с причала мужчина погрузился в глубокую воду. Рабочий позвал товарищей, чтобы те помогли ему вытащить тело на берег, но было уже поздно. Это был мастер Коттерстоук, и его легкие были полны воды, он определенно утонул. И очевидно, это случилось в туманный осенний день, когда, гуляя у края причала, вполне можно было оступиться.
