– И что же случилось, по-вашему, мастер Флетчер? – спросил я.
– Очевидно, у Грининга были враги, которые пришли его убить. Но никто о них не знает. Может быть, то была вражда с другой радикальной группировкой: эти люди переходят от любви к ненависти друг к другу из-за какого-нибудь пустяка в доктрине. Описания двух пар, которые пытались проникнуть в типографию, не соответствуют никому в этом районе, а здесь все друг друга знают. Теперь видите, почему следствие не двигается с мертвой точки.
Я сочувственно кивнул.
– Если не возражаете, я бы хотел допросить мастера Оукдена и его помощника. И подмастерье. Возможно, это его друзья. И я также хотел бы осмотреть мастерскую мастера Грининга. У вас есть ключ?
Эдвард достал из стола маленький ключик.
– Я повесил новый висячий замок. Можете оставить пока этот ключ у себя. Мастерская под вывеской с белым львом. Желаю успеха. – Он обвел рукой разбросанные вокруг бумаги. – Сами видите, я завален работой. В этом году мне пришлось, кроме преступников, охотиться еще и за еретиками, хотя, похоже, сейчас охота затихла. – Он посмотрел мне в глаза. – Я видел вас вчера на сожжении, вы были на лошади, а ваш друг рядом с вами чуть не упал в обморок.
– Я вас тоже видел, – кивнул я.
– Пришлось выполнять обязанности, которые возложил на меня мэр, – оправдываясь, сказал констебль, хотя на мгновение в его глазах показалась тревога.
– Понимаю.
Эдвард по-прежнему не отрываясь смотрел мне в глаза.
– Помните, что если вы что-либо обнаружите по этому делу, то сообщайте мне. Я действую под юрисдикцией коронера.
– Всё до последней мелочи, – солгал я. – А кстати, что стало с телом?
– Тело нельзя было оставлять незахороненным в ожидании прибытия родителей из Чилтерна: сейчас лето. Его похоронили в общей могиле.
* * *
Мы прошли по Аве-Мария-лейн до Патерностер-роу. Эта улица была длиннее и шире и являлась центром английского, пока еще маленького, но растущего типографского бизнеса. Здесь было еще несколько книжных лавок, над некоторыми располагались типографии, и несколько отдельных типографий. Как и говорил Флетчер, некоторые из них были просто сараями, пристроенными к дому или возведенными на арендованных клочках земли. Я подумал, что Грининг, возможно, был замешан в печатании запрещенных книг Джона Бойла, некогда любимца Кромвеля, но теперь самого одиозного из радикалов, скрывающегося где-то во Фландрии.
– Что думаешь о Флетчере? – спросил я Николаса.
– Он был на сожжении? – уточнил тот.
– Да, – сказал я и удрученно добавил: – Выполнял свои обязанности.
– Я бы лучше умер, чем стал выполнять такие обязанности!
Состоятельному молодому человеку легко так говорить.
– Не думаю, что ему это понравилось, – заметил я.
– Возможно. Я заметил, что у него ногти сгрызены до мяса.
– Хорошо подмечено. Я этого не увидел. Замечать мелочи – ключ к успеху в этом деле. Мы еще сделаем из тебя юриста. А что скажешь об убийстве?
Овертон покачал головой:
– Два нападения, как сказал Флетчер… Похоже, что у Грининга были враги. Или у него в мастерской было что-то очень ценное. – Я бросил на ученика быстрый взгляд: этим замечанием он чуть было не попал в точку, что вызвало мои опасения. – Возможно, золото, – продолжал Николас, – которое воры успели забрать, прежде чем вмешался Оукден.
– Если у людей есть золото, они его тратят или помещают в безопасное место. Только скряги копят его дома.
– Как ваш друг Билкнап? Я слышал, он из таких.
– Он мне не друг! – рявкнул я. Парень покраснел, и я продолжил более учтиво: – Не похоже, что Грининг был таким скрягой.
– Да, действительно… А констебль выглядит переутомленным.
– Да. В некотором смысле Лондон хорошо охраняется. Констебли и стражи следят, чтобы не было беспорядков и чтобы никто не гулял после вечернего звона. Хотя если некоторые таверны открыты после назначенного часа, они смотрят на это сквозь пальцы – если хозяева заведений не позволяют посетителям безобразничать.
Я посмотрел на Николаса и приподнял брови. Его собственная драка в таверне, к моему неудовольствию, стала предметом сплетен в Линкольнс-Инн. Он покраснел, а я продолжил:
– Констебли следят, чтобы люди подчинялись законам о том, какие одежды могут носить люди каждого сословия, хотя, опять же, закрывают глаза на мелкие нарушения. И они держат осведомителей, чтобы те доносили о преступлениях и религиозных провинностях. Но когда дело доходит до расследовании убийства, до долгого, тщательного расследования, у них нет на это ресурсов, как и сказал Флетчер.
– Признаюсь, я не совсем понял насчет разных типов радикалов, – сказал Николас. – Сакраментарии, лолларды, анабаптисты – какая между ними разница?
– Это тоже нужно знать в Лондоне. Но не говори так громко, – тихо сказал я. – Открытые дискуссии на эту тему опасны. Сакраментарии верят, что хлеб и вино во время мессы не пресуществляются в тело и кровь Христовы, а просто должны рассматриваться как напоминание о жертве Христа. По закону выражать такую веру считается ересью. В большинстве европейских стран такой взгляд на мессу нов, но в Англии человек по имени Джон Уиклиф представил на обсуждение схожие доктрины еще век назад. Его последователи лолларды подверглись преследованиям, но остались там и сям маленькими тайными группами. Конечно, лолларды были в восторге, когда король порвал с Римом. А анабаптисты – это одна из религиозных сект, которая появилась в Германии двадцать лет назад. Те верят в возвращение к практике ранних христиан: они сакраментарии, но кроме того верят, что крещение в младенчестве не имеет силы, что крестить можно только взрослых, познавших Христа. И еще, что самое опасное, они верят, подобно ранним христианам, что социальные различия между людьми должны быть стерты и все имущество должно быть общим.
– Неужели ранние христиане верили в это? – удивился Овертон.
Я наклонил голову:
– Если посмотреть в Писание, там есть хорошее доказательство этому.
Мой спутник нахмурился:
– Я слышал, анабаптисты захватили город в Германии и управляли им согласно своим верованиям, и в конце кровь там текла по улицам рекой. – Он покачал головой. – Люди не могут существовать без власти, вот почему Бог поставил монархов править ими.
– Действительно, это анабаптисты были осаждены в Мюнстере, но потом протестантский монарх в союзе с католическими силами взял город. Вот тогда-то и началась резня. Хотя да, я слышал, что анабаптистское правление в городе к тому времени стало жестоким и опиралось на насилие. Но потом большинство отказались от насилия. Анабаптисты бежали из Германии и Фландрии, и некоторые из Фландрии через Северное море прибыли сюда. Король сжег тех, кого смог обнаружить.
