– Но некоторые могли остаться?
– Так говорят. Если и остались, то они работают тайно, вынужденные скрываться, как раньше лолларды. Нынче на всякого с голландским именем смотрят косо.
– Как на того друга Грининга, которого упоминал констебль? Вандерстайна?
– Да.
Николас наморщил лоб:
– Значит, анабаптисты отвергают насилие, но все-таки считают, что правителей нужно свергать?
– Так говорят.
– Тогда они действительно представляют большую опасность, – серьезно проговорил молодой человек.
– Они являются полезным злом. – Я посмотрел на Овертона. – Ну, теперь ты узнал, как начинается расследование убийства, на что это похоже. Расследовать убийство – дело непростое и небезопасное.
Мой ученик улыбнулся.
– Я не боюсь.
Я хмыкнул:
– Страх держит человека настороже. Запомни это.
* * *
Мастерские и типографии на Патерностер-роу было трудно распознать снаружи по вывескам – на них мог быть, к примеру, ангел, золотой шар или красный петушок. Типографию Грининга обозначал грубо намалеванный на доске белый лев. Этот знак висел над одноэтажным строением, казавшимся еще более убогим от соседства с ухоженным крепким домом. Дом, должно быть, принадлежал Джеффри Оукдену. Я достал ключ, что дал мне констебль, снял висячий замок с треснувшей двери и открыл ее. Внутри было темно. Сбоку была вторая дверь, и из замка на ней торчал ключ. Я велел Николасу открыть ее, и за этой дверью оказался заросший травой участок. Я осмотрел сарай со всех сторон. В помещении главное место занимал печатный станок: он стоял в самом центре, приподняв свой винт, а ложе для бумаги было пусто. К стенам были прибиты гвоздями дешевые полки – на них лежала бумага, стояли бутыли с краской и растворителем и шрифт в коробках. Помещение заполнял тяжелый запах.
В одном углу виднелась кипа отпечатанных листов. Другие листы висели на веревках для просушки. Я посмотрел на верхний лист в кипе: «Хороший французский букварь». Взглянул на висящие листы. Je suis un gentilhomme d’Angleterre. J’habite Londres
[18]… Мне вспомнились мои школьные дни. Грининг печатал учебники для детей. В углу лежал тюфяк с одеялом и подушкой, рядом с ним обнаружились нож и тарелка, на тарелке были хлеб и сыр, причем сыр уже заплесневел. Последний ужин Грининга.
– Николас, – сказал я, – ты бы не заглянул под пресс: не установлен ли там шрифт? Я не уверен, что могу заглянуть сам. – Если шрифт был, я бы попросил ученика как-нибудь вынуть его, чтобы посмотреть, был ли это учебник французского или что-то другое. Не собирался ли Грининг напечатать «Стенание»?
С вызвавшей у меня зависть легкостью Овертон выгнул свое длинное туловище, чтобы взглянуть на пресс снизу.
– Никакого шрифта, сэр. Тут пусто.
– Хорошо, – с облегчением сказал я.
Николас выпрямился и осмотрелся вокруг.
– Что за убожество! И ему приходилось здесь и жить, и работать среди этого запаха…
– Многие живут в еще худших условиях, – заметил я.
Но парень был прав: человек, способный держать печатный бизнес на плаву, мог бы и позволить себе иметь дом. Если только его бизнес не дышал на ладан. Возможно, у него не хватало смекалки для конкурентоспособной коммерции. Лорд Парр говорил, что родители убитого бедны – откуда же он взял капитал на покупку оборудования и материала, чтобы начать свое дело? Я заметил рядом с кроватью темное пятно на полу. Кровь из головы Грининга впиталась в доски. Бедняга, он не дожил до тридцати и теперь гниет в общей могиле.
Рядом с кроватью стоял простой деревянный сундук. Он был не заперт, и в нем лежали только два заляпанных кожаных передника, несколько рубашек и дешевых льняных камзолов да замусоленный Новый Завет. Никакой запрещенной литературы – печатник был осторожен.
Николас склонился над небольшой стопкой обгоревших листов на полу.
– Вот где они пытались устроить пожар, – сказал он.
Я подошел к нему. Почерневшие обрывки лежали под полкой с краской. Если бы не появился Оукден, все строение бы сгорело. Я взял один обгоревший лист и прочел: «…le chat est un animal mechant…»
[19]
– Страницы из книги, которую он печатал, – сказал я.
– Что будет со всем этим? – спросил Овертон, обведя взглядом помещение.
– Теперь это собственность его родителей. Как их доверенное лицо, я имею право оформить завещание вместо них. Возможно, вы с Бараком и займетесь этим. Если автор заплатил Гринингу за печатанье этой книги, деньги придется возвратить. Остальное имущество будет распродано, и выручка достанется родителям. Печатный станок стоит денег.
Я взглянул на бумагу на полках. Кипа была небольшой, но поскольку вся бумага импортировалась в Англию, она представляла определенную ценность, и ее имело смысл украсть, как и шрифт. Но вряд ли это стоило двух попыток ограбления разными людьми.
Затем я подошел к боковой двери, вышел наружу, с облегчением избавившись от едких испарений, и огляделся. Участок заросшей травой земли упирался в кирпичную стену футов семи высотой. Я задумался. Нужно поговорить с Оукденом с глазу на глаз, без помощника: кроме меня, Оукден – единственный человек вне стен дворца, кто знает о «Стенании».
– Николас, – позвал я, – сходи посмотри, что там за стеной.
Молодой человек легко залез на стену.
– Там сад. Но не намного отличается от участка с этой стороны.
– Спустись на ту сторону, посмотри, куда могли убежать преступники после убийства Грининга. Может быть, остались какие-то следы. А потом приходи, я буду в доме у Оукдена.
Овертон как будто смутился.
– А что, если хозяева увидят, что я шныряю в их саду?
– Придумай какое-нибудь оправдание, – улыбнулся я. – Хороший юрист всегда должен уметь что-нибудь придумывать на ходу.
Глава 8
Мастер Джеффри Оукден владел трехэтажным домом. На нижнем этаже располагалась книжная лавка, и на столе перед ней были выставлены книги. Они были разного сорта – от «Замка здоровья» Элиота до маленьких книжечек по астрологии и травам и латинской классики. Была пара молитвенников – утвержденных Церковью небольших томиков, не больше кисти руки, чтобы можно было читать на ходу. С верхних этажей доносились ритмичные удары: новые листы клались под пресс, пресс быстро опускался посредством винта, листы вынимались и на их место вставлялись новые. В дверях стоял старик – сложив на груди жилистые, тронутые артритом руки, он сторожил лавку и настороженно посмотрел на меня. Наверное, он видел, как мы с Николасом входили в лачугу Грининга.
