– Эти два друга Грининга – очень разные люди.
– Что предполагает общие религиозные склонности. Как бы то ни было, когда я прибыл в дом к Кёрди, там не было ни того ни другого. По словам домохозяйки Кёрди, они исчезли ночью два дня назад, ничего с собой не забрав.
– То есть куда-то сбежали.
– Несомненно. А третий друг Грининга, голландец Вандерстайн, занимается торговлей тканями и является посредником для фландрских скупщиков шерсти. У него собственный аккуратный домик, но когда я туда пришел, его стюард рассказал ту же историю: хозяин внезапно исчез два дня назад, почти ничего с собой не взяв.
– Может быть, они боялись разделить судьбу Грининга?
– Может быть. Или, если это сакраментарии, они могли испугаться внимания со стороны людей епископа Гардинера. В этом случае одному Господу известно, куда они делись.
Я вспомнил письмо от Хью – историю про беженцев, прибывающих в Нидерланды, спасаясь от преследований. А Вандерстайн был родом из Фландрии.
Сесил же продолжал:
– Тогда я решил зайти к матери Элиаса, узнать, нет ли у нее новостей, или, может быть, он сам вернулся домой. И нашел ее рядом с домом – стоя на коленях, она безумно смывала кровь с края прохода между домами.
– Боже милостивый!
– У нее две малолетние дочки, а муж в прошлом году умер от ангины.
– Возможно, потому Элиас и поступил на новую работу в том же квартале.
– Возможно. – Уильям глубоко вздохнул. – Мать Элиаса сказала мне вчера ночью, после полуночи, что услышала, как сын снаружи зовет на помощь. И, как любящая мать, она поспешила выйти. – Он снова вздохнул и покачал головой. – И увидела, как он умирает. Пусть она сама вам расскажет. Она принесла тело в дом. Боже, от этого зрелища меня чуть не вывернуло!
– Она заявила властям?
– Нет. Из-за того, что Элиас сказал перед смертью.
– Имя Анны Эскью?
– Да. – Мой спутник понизил голос. – А теперь тише, посмотрите туда.
Мы шли по Патерностер-роу. По случаю воскресенья все лавки и мастерские были закрыты, однако какой-то человек в черном камзоле медленно шел по залитой солнцем улице, заглядывая в окна. Сесил сардонически улыбнулся.
– Я знаю его. Это один из шпионов епископа Гардинера. Наверняка высматривает запрещенные заглавия или подозрительных посетителей у печатников.
Мы прошли мимо него и, оглянувшись с безопасного расстояния, я спросил Уильяма:
– Вы давно работаете в Научном совете королевы?
– Всего два года. Лорд Парр был добр ко мне и оказал протекцию.
Я подумал, что в отношении способностей Сесила сомнений нет. Как и в отношении его сочувствия реформаторам.
– А откуда вы родом? – спросил я. – Мне показалось, я уловил в вас нечто линкольнширское. Мой ученик оттуда.
– Вы угадали. Моя первая жена, как и я, была оттуда, но, как это ни печально, Бог взял ее к себе во время родов, но оставил мне нашего сына.
Я взглянул на молодого человека. У него было ничем не примечательное лицо, если не считать выразительных глаз навыкате, которые, как я заметил, редко моргали, и этого ряда из трех родинок на щеке. Тем не менее к середине третьего десятка он уже успел жениться, овдоветь и снова жениться, а также попасть в доверие к высшим лицам королевства. При всей своей заурядной наружности и сдержанных манерах Уильям Сесил был человеком незаурядным.
– Сворачиваем туда, – вдруг сказал он.
Мы повернули в узкий проход между домами, где от тени собора было еще темнее. В пыли что-то клевали цыплята. Сесил остановился у двери с облупившейся краской. Рядом, перегораживая почти весь проход, стояла повозка, крытая просмоленной парусиной. Мой спутник тихонько постучал в дверь: два раза быстро и один раз после паузы – очевидно, условным сигналом.
* * *
Дверь открыла женщина за сорок, невысокая и худая, в отличие от рослого и сильного Элиаса. На ней было бесформенное серое платье, и она даже не покрыла голову чепцом, а наспех заколола свои темные волосы на затылке. В ее широко раскрытых глазах виднелся страх и ужас. На ее манжетах я заметил красные пятна. Она посмотрела на меня, а потом на Сесила и испуганно спросила:
– Кто это?
– Мастер Шардлейк. Юрист, – ответил Уильям. – Он, как и я, не преследует людей за их взгляды. Можно войти, любезная Рук?
Беспомощно ссутулившись, хозяйка дома кивнула и отвела нас в бедно обставленную комнату, где за столом сидели две исхудавшие девочки лет восьми и девяти. У младшей, как у матери, было маленькое птичье личико, а старшая массивностью сложения и черт лица напоминала Элиаса. Обе в страхе уставились на нас. Я заметил на полу ведро и швабру, а рядом – брошенный скомканный передник в красных пятнах.
– Девочки, – ласково проговорила добрейшая Рук, – поднимитесь в спальню. Но не входите в комнату брата. Клянетесь?
– Клянусь, – сказала ее старшая дочь.
Она взяла сестру за руку, и они вместе проскользнули мимо нас. С деревянной лестницы послышались их шаги, а их мать села.
– Его сестрам не надо этого видеть, – сказала она и добавила прервавшимся голосом: – Да и матери тоже.
– Девочки знают? – тихим голосом спросил Сесил.
– Они думают, что его избили, а не убили. Было нелегко удержать их в комнате прошлой ночью, когда я поднимала его тело по лестнице. Они высунулись на шум и спрашивали, что такое. – На мгновение миссис Рук положила лоб на дрожащую руку, а потом подняла голову и в отчаянии посмотрела на нас: – Не знаю, что мне теперь делать, джентльмены.
– Мы попытаемся вам помочь, – сказал Уильям. – А пока не могли бы вы рассказать еще раз, что случилось, этому джентльмену?
– Если это не слишком для вас, – добавил я.
– После того, что я видела, рассказывать – это легче, – без всякого выражения сказала женщина и глубоко вздохнула. – Мой муж умер в прошлом году. Слава богу, Элиас получил работу у мастера Грининга. Но он проводил там слишком много свободного времени, разговаривая с мастером Гринингом и его друзьями. Кое-что из того, что они обсуждали, – ее глаза заметались между нами, – было очень опасно.
– О том, вы говорили мне, что вера и Библия – единственные ключи к благодати, и подвергали сомнению, что социальное устройство было предписано Богом, – уточнил молодой человек.
Рук кивнула:
– Я сердилась на Элиаса, что он говорит о таких вещах перед сестрами. Отец поколотил бы его. И все же, – ее голос смягчился, – мой сын был молод и злился, что мир так несправедлив, он был полон вновь обретенных идей. Элиас был хороший мальчик, он не пил и не транжирил, и мы втроем жили на его заработок. – Она провела рукой по волосам. – А теперь не знаю, что с нами будет. Девочки…
– Я посмотрю, что можно сделать, – сказал Сесил.
