– Что ж, вопрос решен.
Я снова посмотрел на стену. Насколько я мог понять, Вулфси был прав. Архитектор, решивший во что бы то ни стало стоять на своем, мог бы бушевать и изворачиваться, но Адам был не из таких. Коулсвин повернулся ко мне и сказал:
– Похоже, что так, сержант Шардлейк. Стенная роспись всегда создавалась как часть домашней отделки и может существовать только в этом качестве. Таким образом, мы должны рассматривать ее как движимое имущество, неотделимое от недвижимого.
– Я бы хотел внимательно ознакомиться с отчетом экспертов, когда он будет подготовлен, – ответил я, чтобы выиграть время, хотя и знал, что такой отчет не вызовет сомнений.
Настояв на собственном выборе архитектора, Изабель обрекла свое дело на неудачу. Все, даже Эдвард, посмотрели на нее. Она стояла, окаменевшим взглядом глядя на стенную картину, такую старую, прекрасную и хрупкую, на это пережившее столько лет изображение родителей, брата и ее самой. Она мертвенно побледнела от услышанного, но пока я смотрел на нее, лицо ее все розовело, и в конце концов обычная бумажная бледность перешла в пурпурный багрянец. Женщина ткнула пальцем в бедного Адама и выпалила:
– Какую церковь вы посещаете?
Тот смешался.
– Думаю, это не ваше дело, мадам.
– Боитесь сказать? – Голос моей клиентки скрежетал, как напильник.
Тут вмешался Эдвард, подняв худую руку.
– Не отвечайте ей, сэр: она не в своем уме.
Изабель выпрямилась во весь рост, не отрывая гневного взгляда от Адама.
– Вы не отвечаете, сэр, но позволяете моему брату говорить с вами, хотя считается, что вы работаете на меня. У меня мало сомнений в том, что вы еретик, как и мой брат, и этот юрист! Вы все заодно!
Коттерстоук вдруг вышел из себя.
– Ты ненормальная, Изабель! – взорвался он. – Поистине ненормальная! Ты была такой с детства, с тех пор как заставила меня…
В комнату торопливо вошел Воуэлл и замахал руками, привлекая внимание к себе.
– Мастер! Миссис! Вспомните своих отца и мать… – Он едва не плакал.
Эдвард уставился на него и внезапно захлопнул рот. Его сестра тоже замолкла, глубоко дыша, но потом продолжила более спокойным, хотя и по-прежнему полным злобы тоном:
– Я выясню это, сэр, я узнаю, не связаны ли вы с еретиками. – Она ткнула пальцем в Коулсвина. – Вы и мой брат – еретики; мне известно, что ваш священник был под следствием у епископа, и говорят, он отрицал, что в мессе присутствует тело Иисуса Христа!
– Против него не нашли никаких улик, – с достоинством ответил Филип, хотя его голос дрожал от гнева. – Я поддерживаю все, что он заявлял публично.
Эдвард бросил на Коулсвина тревожный взгляд. Изабель заметила это и прищурилась.
– Я выясню, что он заявлял, запомните это.
Вулфси и Адам чувствовали неловкость от того, какой оборот принял спор, и эксперт Изабель обеспокоенно сказал:
– Я посещаю церковь Святой Марии Олдгейтской, мадам, и следую указам короля. Это всем известно.
– Ты порочная женщина! – выплюнул Эдвард Коттерстоук. – Ты знаешь, что я могу рассказать о тебе…
Миссис Слэннинг впервые взглянула на него и прошипела:
– А я – о тебе!
Брат и сестра уставились друг на друга, глаза в глаза, но потом Изабель отвела взгляд и вышла из дома, хлопнув за собой дверью. Я посмотрел на слугу. Патрик Воуэлл стоял, сцепив руки и чуть не плача.
Вулфси и Адам торопливо поклонились мне и Коулсвину и также торопливо вышли вслед за миссис Слэннинг. Я услышал, как в прихожей мастер Адам сказал:
– Клянусь святой Марией, сэр, отправляясь сюда, я и не представлял, во что ввязался!
– Я тоже пойду, – сказал Эдвард. – Благодарю вас, мастер Коулсвин.
Он кивнул своему адвокату. Похоже, его встревожила перепалка с Изабель. Воуэлл проводил его. Ни брат, ни сестра на протяжении всего времени не удостоили его ни словом. Филип и я остались вдвоем.
– Думаю, вам не стоило говорить то, что вы сказали о своем проповеднике, – тихо заметил я.
Мой коллега все еще не мог прийти в себя.
– Раньше я никогда не позволял провоцировать меня таким образом. Извините. Это было непрофессионально.
– Это было опасно, сэр. Ваш проповедник, он… – Вернулся Патрик, и я замолк.
– Прошу вас, джентльмены, – взволнованно сказал старый слуга. – Думаю, вам тоже лучше уйти, если изволите.
Он проводил нас до двери, и там я сказал:
– Спасибо, любезнейший Воуэлл.
– Подумать только – ведь когда-то это был счастливый дом! – ответил старик со слезами на глазах, после чего поклонился и закрыл дверь.
Мы с Коулсвином остались на людной улице под палящим солнцем и направились к конюшне. Мой коллега спокойно проговорил:
– Мой проповедник ничего не говорил против мессы. – Он помолчал и добавил: – Публично.
Я не стал спрашивать: «А наедине?» – лишь посмотрел под ноги, где в пыли столкнулись лоб в лоб два больших черных жука.
– Как наши клиенты, – заметил Филип.
– Да, – согласился я. – Они вцепились друг в друга, но оба защищены панцирем.
– Однако под панцирем они мягки и ранимы, не так ли? Они не тверды сплошь как камень.
– Жуки – да. А что касается некоторых людей – не знаю.
– После такого утра я пойму, если вы предпочтете не прийти на ужин вечером, – тихо проговорил мой спутник.
– Нет, я приду. – Отвергнуть приглашение теперь казалось мне не по-джентльменски. Это выглядело бы трусостью после оскорблений, которые Филип вынес от моей клиентки. К тому же упрямство не позволяло мне дать этой ядовитой женщине определять, с кем мне видеться и общаться неофициально. – Вы не сказали ничего дающего повод для преследования, – добавил я ободряюще, – всего лишь что вы согласны со своим проповедником. Миссис Слэннинг просто искала палку, чтобы вас ударить.
– Да, – согласился мой коллега. – Мне сейчас надо вернуться в контору.
– А мне зайти к клиенту у реки.
Расставшись с Коулсвином, я не мог удержаться от мысли, действительно ли его проповедник сказал что-то опасное не тому человеку, или Изабель просто повторяла слухи. Я напомнил себе, что в отношении того человека не просто проводили расследование, а Филипу было предъявлено обвинение.
* * *
Я поехал назад в Линкольнс-Инн. Бытие тихонько трусил по дороге. Отвязывая его от коновязи, я подумал, как его все более костистая морда с жесткими усами начинает отдаленно напоминать лицо старика, хотя, слава богу, добродушного старика. Потом мои мысли перекинулись на Изабель и Эдварда, кричащих друг другу, что могут что-то рассказать. Что они имели в виду? Я вспомнил, как миссис Слэннинг сказала мне в конторе: «Если бы вы знали, что он совершил!» А Воуэлл, слуга, на которого в других случаях они не обращали внимания, вмешался, как будто для того, чтобы они не наговорили лишнего. Коттерстоук сказал сестре, что она не в своем уме, но в это утро они оба были не вполне нормальны. Я надеялся, что теперь моя клиентка будет вынуждена признать, что не сможет выиграть тяжбу, но был далеко не уверен в этом.
