– Говорите, между двенадцатым июня и пятым июля? – Он хмыкнул, глядя на меня. – А вы знаете, кто тогда был здесь?
Я помолчал, будто бы вспоминая.
– Анна Эскью?
– Именно. И не так много других. К тому времени жара стала нестерпимой. – Сэр Эдмунд состроил гримасу. – Впрочем, не для нее. – Он посмотрел на лорда Парра. – Ты ручаешься за него?
– Ручаюсь.
Уолсингэм повернулся ко мне:
– Кто этот свидетель?
Я назвал первое пришедшее в голову имя:
– Коттерстоук. Эдвард Коттерстоук.
Сэр Эдмунд покачал головой:
– Не помню такого имени. Но можете спуститься в камеры и посмотреть записи, раз лорд Парр за вас ручается. – Он вдруг рассмеялся. – Не смотрите так, мастер законник, я не запру вас там!
Уильям тоже рассмеялся и проворчал:
– Сэр Эдмунд оказывает вам милость, Мэтью. Официально эти документы закрыты для посторонних.
– Простите, сэр Эдмунд. Премного вам благодарен, – сказал я.
Констебль насмешливо рассмеялся:
– Да, одно название темниц Тауэра вызывает у людей страх, для чего отчасти эти темницы и нужны.
Он что-то черкнул на листке бумаги и позвонил в колокольчик у себя на столе. Когда явился стражник, сэр Уолсингэм велел ему:
– Отведи этого законника в темницы посмотреть записи о заключенных с двенадцатого июня по пятое июля. Проследи, чтобы ничего не записывал. – Он бросил на меня насмешливый взгляд. – А потом в целости и сохранности приведи обратно сюда.
* * *
Стражник повел меня обратно по лестнице вниз и через большой зал. Это был здоровенный мужчина за тридцать, и он сильно хромал. Как и сэр Эдмунд, этот человек принял мой опасливый взгляд на дверь как должное.
– Ищете имя, сэр? – спросил он.
– Да, имя свидетеля, который утверждает, что его допрашивали в Тауэре. Думаю, он лжет.
– Странная ложь.
– Он, наверное, решил, что я не смогу проверить здесь…
Стражник поморщился от боли:
– Можно мне постоять, сэр? Нога болит.
– Конечно.
– В прошлом году один французский солдат ткнул эспонтоном
[33] в Булони.
– Сочувствую. Я знаю, это была тяжелая кампания.
– Зато после этого мне дали эту работу – больше не буду воевать… Ну, вроде бы отпустило, сэр, спасибо.
Затем мой спутник поговорил со стражником у двери к темницам. Дверь открылась, и мы стали спускаться по отвратительным каменным ступеням, скользким от зеленой тины, так как мы уже опустились ниже уровня реки. Свет давали только едко дымящие факелы. В самом низу была дверь с решеткой, которую я хорошо помнил. Мой сопровождающий позвал, и за решеткой показалась грубая небритая физиономия.
– Да, сэр?
– У этого джентльмена есть разрешение посмотреть журнал. – Бывший солдат передал сквозь прутья решетки записку от сэра Эдмунда. Человек с той стороны посмотрел на нее, а потом внимательно изучил меня, прежде чем снова повернуться к моему сопровождающему.
– Вы подождете его и заберете обратно?
– Да.
Послышался звон ключей, и тяжелая дверь отворилась. Я вошел в сырой и вонючий длинный коридор с голыми древними каменными стенами. Вдоль него виднелись зарешеченные двери темниц. Здесь было холодно даже в разгар лета. Я заметил – странные вещи люди замечают в такие моменты, – что обстановка в центральном коридоре изменилась: стол, единственная мебель здесь, был больше, чем пять лет назад, и стоял у стены, чтобы не загораживать проход. Он был завален бумагами, и за ним кто-то сидел. Я увидел большой раскрытый гроссбух.
Стражник, который впустил меня, осмотрел меня с головы до ног.
– Цель вашего прихода, сэр? – спросил он. Его голос звучал тихо, но без уважения.
– Я Мэтью Шардлейк, сержант юстиции, – ответил я и рассказал ему историю про сомнительного свидетеля. Было нелегко лгать под таким жестким внимательным взглядом.
– Что ж, если сэр Эдмунд разрешил… – наконец неохотно проговорил охранник. – Но ничего не записывайте, только быстро просмотрите имена.
– Понимаю.
– Мое имя Арденгаст. Я за это отвечаю.
Без дальнейших комментариев тюремщик подвел меня к столу. Сидевший там был крупным мужчиной средних лет в кожаной куртке и с неопрятной растрепанной бородой. Он выпрямился при нашем приближении. Арденгаст сказал:
– Ховитсон, этот человек пришел посмотреть записи в журнале с двенадцатого июня по пятое июля. Ищет имя свидетеля по своему делу.
Человек в кожаной куртке нахмурился:
– Это не имеет отношения к…
– Нет. Какое-то судебное дело, – махнул рукой Арденгаст и снова посмотрел на записку Уолсингэма. – Имя Эдвард Коттерстоук. Не помню такого.
– Я тоже, – сказал его коллега.
– То-то и оно, – сказал я. – Думаю, он солгал, что был здесь.
Арденгаст обернулся ко мне:
– Оставляю вас с Ховитсоном, а у меня дела. – Он отошел, отпер дверь в дальнем конце помещения и вышел.
Откуда-то из-за этой двери послышался отдаленный вопль. Я посмотрел на темные зарешеченные окошки камер. Они казались пустыми, но кто знал, какие несчастные души и избитые тела лежали внутри? Мне подумалось об Анне Эскью, одинокой и напуганной.
Ховитсон пододвинул к себе большой гроссбух, и я увидел в нем два столбца: в одном было записано время прибытия и убытия заключенного и его имя, а в другом, поменьше, стояла подпись дежурившего. Почерк был неразборчивым, корявым, и я не мог прочесть фамилии вверх ногами. Тюремщик перевернул несколько страниц, время от времени останавливаясь, чтобы послюнить измазанный чернилами палец, а потом откинулся на спинку стула.
– Нет фамилии Коттерстоук, сэр. Я так и думал, что нет. – Он посмотрел на меня с удовлетворенной улыбкой.
– Ну и хорошо, – ответил я. – Я так и думал, что свидетель лжет. Однако я должен посмотреть книгу сам. Судебные правила требуют, чтобы я подтвердил то, что видел лично. Простое повторение того, что мне сказали, будет квалифицировано как слухи, и потому неприемлемо.
Ховитсон сдвинул брови:
– Знать не знаю ваших судебных правил. А книга эта секретная.
– Я знаю. Но я только проверю, что этой конкретной фамилии там нет, вот и все.
Охранника по-прежнему одолевали сомнения.
– Таков закон, – настаивал я. – Сэр Эдмунд сказал, что я могу посмотреть книгу.
– У нас здесь свои законы, сэр. – Мой собеседник улыбнулся с долей угрозы, вызывающе сделав ударение на последнем слове.
