Если он раньше здесь не спечется. Действительно, пойду убавлю отопление.
Когда я захожу в комнату отдыха, мой коллега напевает «Что остается от нашей любви»
[4]. Он достал металлическую коробку и объявляет, завидев меня:
— Я попробовал сделать макарони
[5].
— Шутишь?
— Нет, а что?
— А то, что я их обожаю. С каким вкусом?
— Малиновым.
— Сколько смен я должна за тебя оттрубить?
— Чего?
— Ну, должен же ты что-нибудь с меня получить за такое удовольствие, а раз уж ты младше меня на двенадцать лет, вряд ли это будет иметь отношение к моему телу.
— Не считая запретов, налагаемых законом, возраст не является элементом уравнения, описывающего телесную привлекательность.
— И как оно выглядит, это уравнение?
— Целая программа. А где здесь кондитерские изделия?
— Кондитерским изделиям нет места в уравнении желания, но они весьма полезны на этапе реализации.
— Желание + кондитерские изделия = переход к действию?
— Кроме как с тобой, — заявляет Гийом с раздосадованным видом, и секунду спустя добавляет: — Я шучу, Я ШУЧУ! Просто хотел доставить тебе удовольствие. Кстати, жаль, что ты скоро от нас уходишь.
— Я просто поднимусь на несколько этажей, в травматологию. Все равно по соседству.
— Да, но вместе мы работать уже не будем.
— Увидимся, когда будем обмениваться пациентами.
— Девочки из операционной звонили. Он будет через час.
— Есть время распробовать парочку твоих макарони…
— Как дела у пациента из третьей?
— Видит сыр на потолке.
— Неудивительно. С тех пор, как они установили эти накладные потолки с дырчатыми плитками, пациенты чего только в них не видели.
— И я так никогда и не узнаю, кто такая Жозиана.
— Это так уж важно?
— Нет.
Поклонник Жозианы спит как младенец. Гийом занял пост у лифта, чтобы придержать двери санитарам с носилками. Я жду в коридоре. И продолжаю думать о том, что он сказал мне о несущественности разницы в возрасте, когда речь идет о телесном притяжении. Умеет он бросить пару важных фраз в тот момент, когда у него есть возможность смыться и оставить адресата самому разбираться с их значением.
Некоторое время я пребываю в замешательстве. Гийом — замечательный парень.
Раненый в паршивом состоянии, но обе руки при нем. Доктор Мерлин в очередной раз умудрился починить одну из своих моделек. Вот только эта полетела еще до того, как он ее построил.
Ну вот, помяни черта…
Хирург приближается к нам; маска болтается на шее, операционная шапочка все еще на голове. Он нервно размахивает руками, указывая на пациента, и наконец наставляет на него палец.
— За этим будете следить, как за молоком на огне, не для того я столько времени корпел над его рукой, чтобы через три недели ампутировать ее из-за какой-нибудь дурацкой инфекции.
— Сложно было? — спрашивает Гийом.
— Думаю, это мой самый удачный случай. Если рука уцелеет, я отгрохаю такую статью в американский журнал по травматологии, — отвечает Мерлин с улыбкой истинного хирурга.
Того, который первый после Бога.
Затем выдает нам указания по обезболивающим и торопливо отправляется спать в надежде, что никакой срочный случай не вырвет его из снов о летающих моделях.
Молодой человек, лежащий на кровати, действительно выглядит как пожарный. Коротко стриженные волосы и широкие плечи, мускулистое тело, квадратное лицо, которое угадывается под повязками, скрывающими открытые раны, под ушибами и отеками. Мне всегда не по себе, когда пациентами оказываются пожарные с множественными травмами, пострадавшие при выполнении служебных обязанностей. Ведь они должны спасать другую жизнь, подвергая опасности собственную. Многие ли из нас на такое способны?
Не знаю, есть ли у него в жизни своя Жозиана, но уверена, что отсюда он выберется не скоро. Сажусь рядом, кладу на колени его историю болезни и пытаюсь вчитаться.
Ромео Фуркад. Не самое распространенное имя. Оно вызывает у меня улыбку. И не случайно.
Двадцать пять лет. Какой молодой…
Доверенное лицо
[6]: месье Клейн, капитан бригады пожарных. Наверно, это тот самый, что приехал на «скорой» вместе с ним. Странно, что не кто-нибудь из родственников. Никто другой в истории болезни не упомянут. Естественно, при таком срочном приеме указывается только самое необходимое.
Список повреждений просто головокружительный. Я его до конца так и не прочла. Наше дело — следить, чтобы он был стабилен оставшуюся часть ночи. Я откладываю папку и смотрю на него. Не все выходят отсюда. Что до него, угроза жизни вроде бы миновала, но опыт научил меня не праздновать победу слишком рано.
Сознание без сознания
Я обретаюсь в непонятной среде, переходя из мрака в туман. Когда я в тумане, мне чудовищно больно. Я чувствую чье-то присутствие рядом. Может, запах духов. Может, шелест переворачиваемых страниц, если только это не звук дыхания. Не знаю, только чувствую, не умея определить. А потом, когда боль становится слишком сильной, я погружаюсь во тьму. В конце концов я укрываюсь в этой тьме.
Хотелось бы открыть глаза, но я не могу. Двинуться тем более. Такое ощущение, что функционируют только уши и еще кой-какие нейроны. И еще рецепторы, воспринимающие боль. Вот они в полной форме.
Я снова ныряю в темноту, с облегчением покидая мучительный туман.
Дорогой Ты,
мой лак на ногтях только что подсох. Так что могу тебе писать в ожидании, пока на ногах тоже высохнет. Эти пластиковые распялки, которые мне одолжила Шарлотта, чтобы раздвинуть пальцы, делают очень больно. Говорят, красота требует жертв. Ладно, вот я и жертвую. Мой брат уехал на сорок восемь часов, и завтра я увижу Рафаэля. Он кайфует, когда я стараюсь выглядеть более женственно. А брат говорит, что мне еще рано, в смысле косметики, и что не стоит заводить парней. А в коллеже они и так заведенные. Стоит им глаза продрать, и они уже в боевой стойке, так что когда они видят проходящую мимо девчонку с накрашенными глазами и синим лаком на ногтях, это ничего не меняет. Я все смою к его возвращению завтра вечером.
