— Кардинал Фердинандо де Медичи, брат великого герцога.
Кьяра вспомнила эти темные сальные глазки с веселым блеском. Как же он внешне похож на своего брата и насколько отличается от него по характеру. Ей вспомнилось, как она сидела и смотрела на великолепный золотой алтарь, размышляя о том, насколько глубоко проходит эта разница.
Кьяра нежно обняла донну Химену.
— Да, я помню его. А почему он написал это письмо сейчас?
— Не знаю. Ходят слухи, что герцог болен малярией, и кардинал прибыл из самого Рима, чтобы исповедать брата.
— А как это связано с Руаном?
Донна Химена подняла голову, вытерла глаза краем своей вуали и глубоко вздохнула.
— Я точно не знаю, только слышу понемногу то здесь, то там. Магистра Руанно объявили предателем вскоре после того, как он отправил тебя сюда. Все это время он находился в Риме. По крайней мере, он так мне сказал. Но он продолжал тайком навещать тебя.
— А вы все это время говорили ему, что я до сих пор сумасшедшая.
— Дорогая, прости меня. Я ошибалась в своих попытках удержать тебя здесь.
— Если Руан был в Риме, то, скорее всего, он состоял при дворе кардинала?
— Да, между ними есть какая-то связь, но я не знаю, какого рода.
Руан и кардинал… они плели какие-то совместные интриги. Кьяра вспомнила, что дело все шло к неминуемой развязке, но потом словно наткнулось на непреодолимую преграду. А еще это было как-то связано с тремя днями… Кардинал не хотел, чтобы корона ушла к так называемому сыну Бьянки Капелло, дону Антонио. Он давно хотел заполучить ее сам. А Руан хотел…
— Я думаю, что мне нужно встретиться с ним.
— Он в малом южном зале, — сказала донна Химена. — Ступай, милая. Господь с тобой.
Глава 50
Руан был в маске и темном дорожном платье простого ремесленника, но она узнала бы его по росту и очертаниям плеч, будь он даже в лохмотьях нищего. Голова ее готова была взорваться — вид Руана, целого и невредимого, подталкивал к жизни все новые части ее памяти, слова и образы возникали внезапно, связываясь между собой, словно нити, образующие узор на прекрасном гобелене.
— Кьяра, — произнес он. — Ки-ар-ах, — как он всегда выговаривал вместо Ки-а-ра. Еще больше упущенных однажды ниточек сплелось само собой.
Голос его был прежним, низким и отчетливым. Заметно было, что Руан говорил на многих языках и ему приходилось задумываться над выбором слова. Он снял маску и положил ее на стол. Выглядел он, как и прежде. Острые скулы, обветрившаяся на солнце кожа, скажем, чуть более обветренная. Новые морщины в уголках рта. И глаза, по-прежнему темные и безрадостные, бесконечно печальные.
Она попыталась вымолвить его имя, но не смогла.
— Ты присядешь? У меня немного времени, но есть вещи, которые нужно обязательно тебе рассказать.
Она присела на один из стоявших здесь простых стульев, спрятав ладони между коленей, так чтобы он не видел их и не попытался взять ее за руки.
Сам он сел на другой стул, по другую сторону стола.
— Я никогда не переставал любить тебя, — сказал он напрямую. — Ты веришь мне?
...Любить тебя…
Любить ее?
Ей стало дурно, и она сама не знала, был ли это страх, гнев или счастье. Она посмотрела на свои руки, не зная, верить ей или не верить его словам. Если это правда, то почему он оставил ее здесь, даже при всем, что рассказала донна Химена?
— Зачем ты пришел сюда сейчас? — спросила она.
Руан некоторое время молчал. Потом произнес:
— Великий герцог болен малярией.
Он говорил тихо. Даже здесь, в Ле Мурате, где все монахини и сестры-мирянки были заняты послушанием, кто-то из них вполне мог увильнуть в сторонку и прислониться ухом к двери.
— Кардинал приехал во Флоренцию помириться со своим братом, раз и навсегда.
Раз и навсегда.
— Что же, он настолько болен? Великий герцог? Настолько болен, что может умереть?
— Возможно.
— А если нет?
Руан ничего не ответил. Ему не пришлось ничего говорить — воспоминания шумели в голове, их ниточки становились все крепче и сплетались в узор.
Задери-ка ей юбку, Эмилиано. Всегда хотел взглянуть, какие причиндалы у принцесс.
Да что я? Это был голос Бьянки Капелло. Сам Франческо называет его чудовищем, когда вы не слышите. А вслед за этим — крик великой герцогини, когда она упала с лестницы.
Я ушла наверх вместе с остальными женщинами. Это был ее собственный голос, вслед за которым, как заблудившееся эхо, вспомнились мысли, которые пронеслись в ее голове после того, как она произнесла эти слова. Бьянка Капелло заплатит за вашу смерть. Клянусь вам.
Но я не могу пообещать тебе, Кьяра, что не отомщу ему собственными руками. Я слишком долго этого ждал.
— Ты вернулся во Флоренцию, чтобы наконец-то убить его, — сказала Кьяра, наклонившись вперед и как можно тише проговаривая столь опасные слова. — Ты и кардинал.
Он снял перчатки и положил руки на стол, ладонями вверх. Увидев знакомые белесые шрамы, она встрепенулась, будто он прикоснулся к ней.
— Положи свои ладони мне на руки, — сказал он как можно мягче. — Не бойся, тароу-ки.
Она постепенно, палец за пальцем раскрыла свою ладонь. Казалось, что каждое движение значит для нее слишком многое. Она подняла руки и положила их на стол перед собой. Искривленные пальцы, огрубевшая кожа, распухшие костяшки — она так привыкла к своим рукам, что едва замечала их, и сейчас их нынешний вид потряс ее, будто это были вовсе не ее руки. Руан не двигался и ничего не говорил. Спустя некоторое время она собралась с духом и положила их в его ладони.
От его кожи хлынули тепло и сила, будто они каким-то образом между собой производили первый шаг дистилляции, приложение тепла для выделения пара.
Дистилляция. Алхимия. Лаборатории. В Казино ди Сан-Марко, в оранжерее на вилле ди Пратолино, ах да, и еще одна — в подвале книжной лавки, ее собственная лаборатория, где…
— Что ты вспоминаешь? — спросил Руан.
— Вспоминаю тебя, — ответила Кьяра.
Он слегка улыбнулся. Лицо его изменилось. Спустя мгновение он опять спросил:
— А что еще?
— Какие-то обрывки. Но я действительно помню, что я видела его, Руан. Философский камень. Он был закончен или так близок к завершению, что это уже не имело значения. Это было все равно что смотреть на… Я даже не знаю, как это описать…
Кьяра не находила нужных сравнений. Она так отчетливо помнила этот один-единственный миг, но не было никаких слов, чтобы его описать.
