– Ах да, бредовая подружка… Как там София?
Я воображаю Софию с молотком в изящных пальчиках, с клюва которого каплет кровь. Эта картинка складывается без проблем.
– То лучше, то хуже. Время от времени она меня узнает, а это что-нибудь да значит, правда ведь?
– Это прогресс, – подтверждает Саймон. – Но вернемся к твоей проблеме. Этот человек, то есть, судя по нашим предыдущим беседам, Майк Мэдден, держит тебя в кулаке. Мы с тобой только и говорим, что об этом садисте Майке Мэддене. Сдается мне, ты пытаешься избавиться от симптомов, а не от коренной причины.
По-моему, Саймон пытается мне что-то сказать, не сказав мне ничего.
– Что-то я не улавливаю.
– Позволь поведать тебе историю. Притчу, если хочешь. Если они устраивали Иисуса, то устроят и меня.
– Аминь, брат.
– Жил-был мужик в палатке у куста.
Это становится по-настоящему загадочным.
– Лады. Палатка-куст. Усек.
– Только у мужика была аллергия на куст.
– Куст что, цветет?
Саймон вздыхает:
– Хватит хаяться муйней, Дэниел. Просто воспринимай все как есть, а я включу всю уместную информацию. Так что, если я этого не скажу, тебе и незачем это знать.
«Куст что, цветет?» Что за чертовщина со мной творится? Я путался с Зебом настолько долго, что превратился в занозу в жопе.
– Извини, Саймон. Продолжай.
– Спасибо. Значит, у парня аллергия на куст, и он каждое утро просыпается с головы до ног в крапивнице. Так что он начинает принимать пилюли, чтобы избавиться от крапивницы. Каждый вечер горсть пилюль. А это большие лошадиные пилюли, так что – мука мученическая.
– Лады. Это я представляю.
– Через какое-то время пилюли теряют эффективность, и ему приходится перед сном натираться мазью. Эта штука впитывается в простыни и воняет.
– Я и есть тот тип? Хотя бы это мне скажи.
Саймон пропускает реплику мимо ушей.
– В общем, пилюли и мазь, а со временем и укол раз в неделю. Этот куст портит мужику жизнь. Так что в один прекрасный день мужик звонит своему красавцу другу-сердцееду, живущему за океаном.
Ага, туман рассеивается.
– И говорит ему все о кусте, пилюлях и остальном своем все более сложном образе жизни.
– И что говорит друг?
– Прежде всего друг называет его орудием, а потом говорит мужику, что у того есть два варианта на выбор. Либо он спалит этот куст до корней, что не очень-то практично, так ведь?
– Либо?
– Либо переберется подальше от этого долбаного куста – туда, где пыльца до него больше не доберется.
До меня доходит. Я – мужик, а Майк – куст.
Саймон считает, что мне надо переехать.
Или он только что посоветовал мне спалить куст.
Другие интерпретации мне в голову не приходят.
Что ж, раз это устраивает Иисуса…
Глава 10
Пару часов спустя я вселяюсь в «Клойстерс Инн» через дорогу от автобусной станции. Я взял номер на двоих с одной кроватью для меня, а второй – для моего тайника оружия, обитающего в одной из камер хранения станции. Я нахожу, что хранить сумку с незаконным оружием дома не вполне благоразумно.
Мой клад оружия и чемоданов денег выложен на стеганое одеяло, и я сижу, таращась на него, будто доллары и стволы подскажут мне, что с ними делать.
«Потрать нас на дерьмо, которое тебе не требуется», – подсказывают деньги.
«Застрели суеглотов», – настаивает «Глок-9».
Маловато от вас проку, ребята. Почитай что никакого.
Винтовка «кастом шарпшутер», купленная мной в Чайна-тауне у алжирца – если можете поверить в такую комбинацию, – прочищает горло-ствол, чтобы заговорить. «Дэн. Тебе всего-то надо вогнать «Старлайт» мне в зад и дожидаться в саду Майка, пока он не покажет физиономию. И устроить этому ублюдку острейший приступ изжоги».
– Ты это слышал? – спрашиваю я у пристыженного «глока». – Вот это я называю настоящим советом. Я так рад, что ты здесь, «шарпшутер», потому что если б не ты, я выжил бы из ума.
Пять минут спустя я получаю эсэмэску от Саймона.
Дэниел. Надеюсь, ты не беседуешь со своими пушками. Помни, мы об этом говорили. Возлагать вину на винтовку – отнюдь не признак здоровья.
Что за нелепость! Я ни в жисть не возложу вину на «шарпи», ни за что. Во всем виноваты гребаные пули.
* * *
Я отправляю куртку в экспресс-чистку, выставляю ботинки наружу, чтобы их почистили, понемногу прокладываю путь через поднос с углеводами, а затем ложусь на свою кровать. Подумывал, не прикорнуть ли рядом с оружием и наличкой, но это выглядело бы странновато, если б вдруг нежданно нагрянула с уборкой горничная. Мне требуется какое-то время, чтобы прокрасться в туманный регион предзабытья, но когда сон неминуем, все мое существо с радостью расслабляется. Это мое любимое время суток – когда я не вполне бдителен и не могу сосредоточиться на своих проблемах. Чтобы добраться до этого места, обычно требуется:
2,5 л пива.
Одна таблетка снотворного.
Трансатлантический перелет.
Или телемарафон. Мы с Зебом однажды смотрели «24 часа»
[68], весь третий сезон за один присест. По-моему, у меня образовались пролежни.
И как раз перед тем, как на меня нисходит сон, я осознаю, что сильнейшее чувство в сердце Макэвоя сейчас – одиночество.
Блин.
Я думал, номером один будет страх. Или гнев на всех, кто кидает разводной ключ в движок моего выживания.
Одиночество.
Ха.
– Одиночество, – говорю я «шарпи». – И хто бы удумал?
* * *
У меня есть несколько повторяющихся снов, приходящихся примерно на четыре из семи ночей. Три касаются папы и Дублина, и я просыпаюсь в ужасе, потому что бо́льшая часть тамошнего дерьма произошла на самом деле. Четвертый кошмар – мое подсознание, пытающееся проявить деликатность.
Это просто я, взрослый, сижу за партой, рисуя генеалогическое древо всех, кому я причинил какой-либо вред. Ко времени, когда я заканчиваю, генеалогическое древо уже разрослось за пределы бумаги и покрывает стены, моего учителя брата Кэмпиона, ласкает ягодицы моего друга Нэша и приговаривает: «Дэниел далеко пойдет, девочки и мальчики. Он пойдет далеко, потому что отдается работе всей душой. Прилежание – ключ к успеху».
Я пробуждаюсь от этого сна и каким-то образом оказываюсь поперек другой кровати, с «глоком», лежащим у меня на груди.
