— Глядишь, и обойду, — проворчал Геслер.
— Беспокоишься по поводу адъюнкта? — тихо спросил Смычок. Двор был пуст, но всё же…
— Видал я её. Холодная, как раздвоенный язык Худа. Она конфисковала мой корабль.
— У тебя был свой корабль?
— Ага, мы его захватили — по морскому праву, как потерпевшее крушение судно. Это я привёз Колтейновых раненых в Арэн. И вот она, благодарность…
— Можешь врезать ей по морде. Ты же всегда так делаешь с любым своим командиром — рано или поздно.
— Могу, конечно. Только сперва пришлось бы перешагнуть через труп Гэмета. Но я вот к чему клоню: она же никогда не командовала ничем больше толпы треклятых слуг в родовом поместье. А теперь ей выдали три легиона и приказали отвоевать целый субконтинент… — Он покосился на Смычка. — Немногие фаларцы пробились в «Мостожоги». Время неподходящее, наверное, но один всё же смог.
— Ага, и это я.
Спустя мгновение Геслер улыбнулся и протянул руку:
— Смычок. Скрипач. Конечно.
Они сжали друг другу запястья. Смычок почувствовал, что руки у этого человека тверже камня.
— Дальше по улице есть таверна, — продолжил Геслер. — Мы должны обменяться байками. Гарантирую, что моя круче.
— Ох, Геслер, — вздохнул Смычок. — Думаю, ты сильно удивишься.
Глава шестая
Мы подошли к острову так близко, что смогли заглянуть в бездны за стеной древних кедров и елей. И во мраке нам чудилось движение, словно тени давно умерших и упавших деревьев стояли, колыхались и дрожали на призрачном ветру…
Гедоранас. Картографическая экспедиция в Квонское море, 1127 год Сна Огни, Плавучий Авали
Путешествие домой того стоило: пусть только затем, чтобы вернуться в последний раз туда, где всё начиналось, к рассеянным воспоминаниям среди омытых морем коралловых песков, к горстке заброшенных лачуг, что под ударами бесчисленных штормов превратились в жалкие остовы из дерева. Сети лежали под искрящимися наносами, ослепительно белыми в резком свете солнца. Тропа, что вёла вниз от дороги, теперь заросла спутанной ветром травой… Ничто из прошлого не сохранилось таким, каким было, и здесь, в маленькой рыбацкой деревушке на побережье у Итко Кана, Худ прошёлся тщательно и неторопливо, не оставив ни единой живой души.
За исключением одного человека, который теперь вернулся. И дочери этого человека, когда-то одержимой богом.
И в покосившейся лачуге, служившей некогда домом для них — кровлю из листьев давно уже сорвал ветер — и укрытием для широкой, лёгкой рыбацкой лодки, от которой теперь виднелись лишь нос да корма, а всё остальное было занесено песком, отец лёг и уснул.
Крокуса разбудил тихий плач. Приподнявшись, он увидел, что Апсалар стоит на коленях рядом, неподвижной фигурой своего отца. На полу хижины было полно следов, что остались от вчерашнего беглого осмотра, однако Крокусу особенно бросились в глаза одни из них, крупные, на большом расстоянии друг от друга, но при этом очень неглубоко отпечатавшиеся во влажном песке. Кто-то бесшумно появился прошлой ночью, пересёк единственную комнатку, остановился и постоял возле Реллока, а затем исчез, не оставив на песке снаружи ни единого следа.
Даруджийца прошиб озноб. Одно дело, если старик просто умер во сне, и совсем другое, если сам Худ — или один из его приспешников — явился во плоти для того, чтобы забрать его душу.
Плач Апсалар был тихим, едва слышным среди шелеста волн и слабого свиста ветра в искривлённых досках стен лачуги. Девушка стояла на коленях, опустив голову. Длинные чёрные волосы, точно шаль, скрывали лицо. Её ладони сжимали правую руку отца.
Крокус не стал подходить к ней. За те месяцы, что они провели в дороге, он каким-то извращённым образом почти перестал её понимать. Глубины её души стали непроницаемы, и всё, что лежало на их дне, было не от мира сего и… не совсем человеческим.
Бог, который вселился в неё, — Котильон, Граф Узел, Покровитель убийц в Доме Тени, — когда-то был смертным человеком, известным как Танцор, спутник Императора, будто бы погибший вместе с ним от рук Ласиин. Конечно, на самом деле никто не умер. Вместо этого они стали Взошедшими. Крокус не имел ни малейшего понятия, как происходят такие вещи. Взошедшие были лишь одной из бесчисленных тайн мира — мира, в котором неопределённость в равной степени правила всеми — и богами, и смертными, — и правила её были непостижимы. Но с его точки зрения, Взойти также означало отказаться. Чтобы принять объятия того, что во всех смыслах можно назвать бессмертием, нужно было, как он думал, отречься. Разве судьба смертного — он знал, что «судьба» не то слово, но не мог придумать лучшего, — разве судьба смертного не в том, чтобы объять саму жизнь, будто возлюбленную? Жизнь, со всей её горестной, мимолётной хрупкостью.
И разве жизнь нельзя назвать первой возлюбленной смертного? Возлюбленной, чьи объятия он отвергает в огненном горниле Восхождения?
Крокус задавался вопросом, как далеко Апсалар зашла по этому пути, — а она, несомненно, по нему шла, эта красивая женщина не старше его самого, способная двигаться потрясающе тихо, с ужасающей грацией убийцы, смертельная соблазнительница.
Чем больше она отдалялась, тем сильнее Крокус чувствовал, что его тянет к этому обрыву внутри неё. Соблазн броситься в эту тьму порой был ошеломляющим, одна только мысль об этом заставляла сердце неистово биться, а кровь в венах — яростно полыхать. Что особенно пугало его, так это явное безразличие, с которым Апсалар делала своё безмолвное предложение.
Будто его привлекательность… самоочевидна. Не нуждается в объяснениях. Хотела ли Апсалар, чтобы он шёл с нею по пути к Восхождению — если оно, конечно, было тем, чем было? Нужен ли ей именно Крокус или просто… кто-нибудь? Любой?
Правда была такова: он стал бояться смотреть ей в глаза.
Крокус поднялся со своего спального мешка и тихонько вышел наружу. На мелководье виднелись рыбацкие лодки. Их белые паруса натянулись, словно гигантские плавники акул, бороздящих море под волнами. Когда-то Псы прошли по этой части побережья, оставив за собой одни лишь трупы, но люди всё же вернулись — если и не в эту деревню, то, по крайней мере, к морю. Или, возможно, их вернули, — насильно. Сама земля без труда поглощала пролитую кровь, её жажда не знала различий — такова уж природа земли повсюду.
Крокус присел и набрал пригоршню песка. Смотрел, как кусочки коралла сыплются между пальцами. В конце концов, умирает даже сама земля. И всё же мы отвернёмся от этих истин, если продолжим идти этим путём. Любопытно — не страх ли смерти лежит в основе Восхождения?
Если это так, то Крокус никогда не совершит его, поскольку где-то среди всего случившегося, всего пережитого по дороге сюда он потерял этот страх.
Он сел, прислонившись спиной к стволу огромного кедра, с корнями и ветвями выброшенного на берег, и вытащил ножи. Он выполнял последовательные перехваты, когда одна рука повторяет движения другой в обратном направлении. Юноша смотрел вниз до тех пор, пока оружие — и его пальцы — не стали размытыми от быстроты движений. Затем поднял взгляд и принялся разглядывать море, перекатывающиеся в отдалении волны, треугольные паруса, скользившие вдоль линии белой пены. В случайном порядке он провёл серию перехватов правой рукой. Потом повторил то же самое левой.
