– Мы ходили куда хотели, из города в город, и зарабатывали деньги на ярмарках. Мой отец забавлял и потешал людей, а я собирала монеты.
– А твоя мать?
– Умерла. – Она произнесла это так беззаботно, что сразу становилось понятно: свою мать она совсем не помнит. – Потом, полгода назад, здесь умер и мой отец. А я осталась тут.
– Почему ты осталась?
Она глянула на него насмешливо, всем своим видом показывая, что ответ настолько очевиден, что не требует никаких объяснений, но потом, решив, наверное, что монах мало что смыслит в обычной человеческой жизни, все-таки сказала:
– Неужели ты не знаешь, как опасны дороги? Там вовсю хозяйничают коредоры.
– Коредоры?
– Разбойники, – пояснила она. – Местные жители называют их коредорами. Кроме них, полно еще и рутьеров, которые ничем не лучше.
Рутьерами называли шайки солдат из расформированных отрядов, скитавшиеся от замка к замку в поисках сеньора, который нанял бы их на службу. Вечно голодные рутьеры кормились тем, что силой отбирали у мирных жителей. Иногда такие шайки захватывали целые города, вымогая выкуп. Ну а беззащитную, путешествующую без покровителя и защитника девушку и рутьеры, и коредоры рассматривали как подарок, посланный дьяволом им на забаву.
– Ты могла бы странствовать в компании других путников, – указал Томас.
– Так мы и делали, но тогда со мной был отец и за меня было кому заступиться. А в одиночку… – Она пожала плечами. – Короче говоря, я осталась здесь. Работала на кухне, стряпала.
– И потчевала народ ересью?
– Вас, церковников, хлебом не корми, подавай только ересь! – с горечью промолвила девушка. – Не будь ереси, кого бы вы стали жечь?
– Какое имя носила ты до того, как тебя осудили?
– Женевьева.
– Тебя назвали в честь святой Женевьевы?
– Наверное!
– Эта святая известна тем, – промолвил Томас, – что, когда она молилась, дьявол все время задувал ее свечи.
– Уж больно вы, монахи, горазды сказки сказывать! – насмешливо промолвила Женевьева. – Да сам-то ты веришь в это? В то, что дьявол заходил в церковь и задувал свечи?
– Отчего ж не верить?
– Коли он дьявол, так что же он ее не убил, а? Убил бы – и вся недолга? А он, видишь, только озорничал, как мальчишка. Подумаешь, свечи гасить – экое великое дело!
– Я слышал, что ты нищенствующая, – сказал Томас, оставив ее презрительные слова без ответа.
– Встречала я нищенствующих, – призналась девушка. – Мне они нравятся.
– Дьявольское отродье – вот они кто! – возмутился Томас.
– Ты-то видел хоть одного? – спросила девушка.
Томас и впрямь никогда сам не сталкивался с нищенствующими и знал о них лишь понаслышке. Его смущение не укрылось от девушки.
– Если их ересь – вера в то, что Господь все создал для всех людей и хочет, чтобы всем всего было поровну, то да, я тоже такое чудовище! Однако ни к какой их общине никогда не принадлежала.
– Но ты наверняка в чем-то провинилась, за что тебя отправляют на костер.
Она взглянула на него широко открытыми глазами. Возможно, в его голосе ей послышалось что-то внушающее доверие. Закрыв глаза, она бессильно прислонилась к стене. Но только упорство ее словно надломилось, и Томасу показалось, что она вот-вот заплачет. Любуясь тонкими чертами ее лица, лучник недоумевал, почему это он, в отличие от Робби, сразу не разглядел ее красоту. Она снова открыла глаза и, не отвечая на его обвинения, вдруг спросила:
– Что тут произошло нынче ночью?
– Мы захватили замок, – ответил Томас.
– Мы?
– Англичане.
Она посмотрела на него, пытаясь прочесть что-то по его лицу.
– Значит, светская власть здесь теперь в руках англичан?
Он подумал, что это выражение она подхватила на судебном процессе. Церковь не сжигала еретиков, она лишь устанавливала их виновность, после чего передавала грешников в руки светских властей, и уж те их казнили. Таким образом, дьявол получал грешную душу, а святая Церковь не пятнала себя убийством.
– Да, – подтвердил Томас, – выходит, нынче мы и есть светская власть.
– Значит, вместо гасконцев меня сожгут англичане?
– Но кто-то же должен это сделать, если ты еретичка, – сказал Томас.
– Если? – спросила Женевьева и, не получив ответа, закрыла глаза и снова прислонилась головой к сырым камням. – Они обвинили меня в богохульстве, – вновь заговорила она усталым голосом, – за то, что я обличала погрязших в пороке церковников, плясала под грозой, находила воду с помощью дьявола, исцеляла хвори колдовскими снадобьями, предсказывала будущее, а также наслала проклятие на жену и домашний скот Галата Лоррета.
Томас нахмурился:
– Разве они осудили тебя не за то, что ты – нищенствующая?
– И за это тоже, – коротко подтвердила девушка.
Он помолчал немного. Где-то за дверью, в темноте, капала вода. Огонек светильника предательски задрожал, почти потух, но, хоть и слабо, разгорелся снова.
– Чью жену ты прокляла? – спросил Томас.
– Галата Лоррета. Это купец, торговец тканями. Он – богач и первый консул этого городка. Он чертовски богат, и старая жена ему надоела, вот он и зарится на молоденьких.
– А ты прокляла жену?
– Не только ее! – с пылкой готовностью подтвердила девушка. – Его тоже. А тебе что, никогда не случалось никого проклясть?
– Ты предсказывала будущее? – спросил Томас.
– Я сказала, что все они умрут, а это бесспорная истина.
– Вовсе нет, если настанет второе пришествие, – возразил Томас.
Женевьева смерила его долгим, оценивающим взглядом, едва заметно улыбнулась и пожала плечами.
– Значит, я ошибалась, – заметила она с сарказмом.
– А разве дьявол не помогал тебе находить воду?
– Даже ты можешь это сделать, – сказала она. – Возьми разветвленный прутик, иди не спеша по полю, а где веточка дернется, там копай.
– А магические снадобья?
– Да какая тут магия? – устало промолвила она. – Старинные приметы и средства, о которых мы слышали от старушек, бабушек и тетушек. Знаешь ведь, наверно, что из комнаты, где рожает женщина, следует убрать все железо. Все так делают. Вот ты хоть и монах, а наверняка тоже стучишь по дереву, чтобы отвратить зло. Что же, по-твоему, этого достаточно, чтобы отправить человека на костер?
И снова Томас не ответил.
– Ты правда хулила Бога? – спросил он.
– Господь любит меня, а я не поношу тех, кто меня любит. А кого я хулила, так это лживых, погрязших в пороках попов. Я говорила правду, а они за это обвинили меня в богохульстве. А ты, поп, погряз в пороках?
