В реальности инвесторы склонны оставлять в портфеле обесценивающиеся акции, причем независимо от ожиданий рынка. Почему? Потому что мы терпеть не можем нести убытки. Когда дешевеющие акции меняют владельца, расход на бумаге становится расходом в реальности. Убыток недвусмысленно сообщает нам, что решение приобрести эти акции было ошибочным с самого начала. Вот почему люди держатся за дешевеющие акции до последнего, отчаянно надеясь, что те вновь поднимутся в цене.
Когда мы имеем дело с растущими акциями, ситуация меняется. Внезапно у нас возникает подсознательное желание материализовать прибыль. Немудрено: продав дорожающие акции, мы получим исчерпывающее доказательство того, что наше первоначальное суждение было верным. Оно нашло подтверждение. Отсюда – склонность продавать растущие акции, даже если те могут вырасти в будущем еще больше, и лишать себя дополнительной прибыли.
Терренс Один, профессор финансов Калифорнийского университета в Беркли, пришел к выводу, что объем продаваемых растущих акций превышает объем падающих акций, которые инвесторы придерживают, на 3,4 %. Другими словами, инвесторы держат дешевеющие акции слишком долго, поскольку не могут заставить себя признать, что совершили ошибку. Этому синдрому подвержены даже профессиональные финансовые аналитики, от которых, казалось бы, можно ожидать сверхрациональных, основанных лишь на холодной логике решений: срок, в течение которого они придерживают падающие акции, больше срока, в течение которого они придерживает растущие акции, на 25 % [122].
Но избежать неудачи в краткосрочном плане – значит потерять больше в долгосрочном. Это во многих отношениях прекрасная метафора, раскрывающая суть нежелания признавать ошибки в современном мире: внешние стимулы, даже когда они подталкивают человека к объективному анализу ошибок, часто проигрывают внутреннему стремлению сохранить самоуважение. Мы закрываем глаза на факты, даже если при этом сталкиваемся с убытками.
Еще один психологический трюк, связанный с когнитивным диссонансом, – склонность к подтверждению своей точки зрения. Лучше всего ее демонстрирует следующий пример. Рассмотрим последовательность чисел: 2, 4, 6. Предположим, вам нужно найти принцип этой последовательности. Предположим, вы трижды можете предложить альтернативные комбинации чисел, чтобы обнаружить закономерность.
Большинство людей, которых просят уловить здесь закономерность, находят ее достаточно быстро. Можно предположить, что это «последовательные четные числа». Есть и другие возможности. Кто-то говорит, что это «четные числа» вообще. Кто-то сообщает, что «третье число есть сумма двух первых». И так далее.
Ключевой вопрос здесь такой: как доказать, что ваше первоначальное предположение верно? По большей части люди стараются подтвердить свою гипотезу. Если они считают, что речь идет о «последовательных четных числах», они предлагают ряд 10, 12, 14. Когда экспериментаторы подтверждают, что этот ряд отвечает условиям, они предлагают ряд 100, 102, 104. После трех подобных ответов человек уверяется в том, что подобрал правильное решение.
И все-таки оно может быть ошибочным. Если на самом деле нужно найти закономерность «любые числа, где каждое следующее больше предыдущего», предложенные ряды чисел не могут подтвердить верность гипотезы. Если бы люди использовали другую стратегию и хотели бы фальсифицировать (опровергнуть) гипотезу, а не подтвердить ее, они обнаружили бы правильный ответ куда быстрее. Предложив ряд чисел 4, 6, 11 (укладывается в закономерность), они узнали бы, что их первое предположение неверно. Если бы далее они предложили ряд 5, 2, 1 (не укладывается в закономерность), по реакции экспериментатора они смогли бы куда легче догадаться об истинной закономерности.
Вот что пишет Пол Шумейкер, руководитель исследований Института инновационного менеджмента имени Уильяма и Филлис Мэк при Уортонской школе Пенсильванского университета:
Участники эксперимента редко находят закономерность, если намеренно не совершают ошибок – то есть не проверяют числа, которые не соответствуют их гипотезе. Вместо этого в ходе эксперимента, как и в реальной жизни, большинство до конца держится за неверную гипотезу, и единственный выход из этой ситуации – совершить ошибку, которая оказывается вовсе не ошибкой. Иногда ошибиться – значит быстрее всего дойти до верного ответа; более того, добраться до него как-то иначе просто невозможно. Участвующим в эксперименте студентам университета разрешают предлагать любое количество сочетаний трех чисел. Менее 10 % находят правильный ответ [123].
Так склонность к подтверждению своей точки зрения проявляется на практике. Данный феномен странным образом напоминает о средневековых врачах, которые любое изменение состояния пациента трактовали в пользу кровопускания. Это еще один довод в пользу научного образа мысли с его здоровой склонностью к фальсификации гипотез. Он корректирует наше обыкновение подтверждать то, что мы уже знаем, вместо того чтобы открывать новое.
Как писал философ Карл Поппер: «Если мы некритичны, то всегда найдем то, что нам хочется найти: в результате поисков найдутся подтверждения, а того, что будет представлять опасность для наших любимых теорий, мы просто не заметим. Получить безграничные свидетельства в пользу теории легче легкого. А при критическом подходе ее пришлось бы отвергнуть» [124].
5
Приведем еще один, последний в этой главе пример, в котором соберем воедино все прежние выводы. Эта история случилась с Питером Проновостом, медиком, о котором мы уже упоминали в третьей главе: предложив ввести чек-лист в отделении интенсивной терапии больницы при Университете Джонса Хопкинса, Проновост сократил количество смертей от катетер-ассоциированных инфекций на 11 %. Как-то раз в молодости Проновост, будучи по специальности анестезиологом, ассистировал хирургу, который удалял пациентке рецидивную грыжу [125]. Через полтора часа после начала операции пациентка начала хрипеть, ее лицо побагровело, а давление резко упало. Проновост был почти уверен в том, что у пациентки аллергия на латекс и виной всему – перчатки хирурга.
Он ввел оперируемой дозу эпинефрина, рекомендуемого в таких случаях препарата, и симптомы прошли. Затем Проновост посоветовал хирургу использовать другую пару перчаток, которая лежала неподалеку. Однако хирург с ним не согласился. «Вы ошибаетесь, – сказал он. – Это точно не аллергия на латекс. Мы оперируем пациентку полтора часа, и никаких реакций, указывающих на аллергию, до сих пор не было».
Позиции обозначились. Хирург вынес свое суждение. Он был начальником, он командовал в операционной и стоял на вершине иерархической лестницы. Проновост понимал: с этого мгновения любой новый факт, любой новый довод будет истолкован не как попытка помочь пациентке, а как сомнение в компетентности и авторитете хирурга. Короче говоря, в игру вступил когнитивный диссонанс.
Проновост, однако, продолжал сомневаться. Он тщательно изучал разные виды аллергии и попытался аргументировать свою точку зрения. «Аллергия на латекс часто развивается в ходе операции и может начаться в любое время, – сказал он. – Вы только что вскрыли брюшную полость, латекс едва вошел в контакт с кровью, вот почему мы до сих пор не видели никаких реакций».
