Вася был бледен, но бодро улыбался. Дорогу от Читы он выдержал стоически, сидя в бричке Стадлера, только время от времени просил не обращаться с ним, как с красной девицей, проявляя «неумеренную заботу». На что Николай Николаевич неизменно отвечал, что лично в ответе за него перед Михаилом Николаевичем и как старший по званию и должности требует беспрекословного подчинения. Обложенный подушками Вася ворчал, но вынужден был смиряться. По возвращении его немедленно осмотрел Юлий Иванович, подтвердивший диагноз Персина и назначивший для немедленного применения народное средство – отвар сухих цветов боярышника и чай из его ягод, благо и то и другое имелось в арсенале опытного врача. И, надо сказать, средство подействовало весьма быстро: щемящие сердечные боли прекратились уже к ужину, и Вася тихо радовался облегчению.
Вагранов успел доложить генерал-губернатору об успешном задержании Остина и его супруги и доставке их в Иркутск.
– Вот их бумаги, – положил он на стол папку с документами. – Обратите внимание, Николай Николаевич, кто подписал разрешение на сплав.
Муравьев открыл папку и вгляделся в подпись:
– Синюков? С чего бы такая смелость?
– А там дальше – рекомендация Азиатского департамента за подписью господина Сенявина. Отсюда и смелость.
– Да, верно. Выходит, выслать их не в моей власти?
– Ну, документы-то у них утонули… Как бы утонули. А, кроме того, госпожа Хелен Остин – ваша старая знакомая. Еще по Кавказу.
– Вот как?!
– Да, это ваша бедная Алиша. Английская разведка.
– Она тебя узнала?
– Разумеется.
Муравьев неопределенно хмыкнул, побарабанил пальцами по столу и хитро прищурился:
– Значит, так. Неизвестные иностранцы, без специальных документов, проникли на пограничную территорию с целью спровоцировать конфликт между Россией и Китайской империей. Как в таких случаях поступают в цивилизованных государствах в середине гуманного девятнадцатого столетия?
Ваганов неопределенно пожал плечами. Генерал закрыл и прихлопнул ладонью папку с бумагами:
– Соответственно – гуманно. То есть не отрубают головы, не сажают пожизненно в темницу, а отправляют на родину с запретом появляться вновь. Так и поступим. – И засмеялся, весьма довольный.
Сейчас, за столом, генерал вспомнил об этом разговоре и наклонился к Ваганову, сидевшему с Элизой по правую сторону:
– Иван Васильевич, ты передал распоряжение об англичанах?
– Так точно, Николай Николаевич. Уже выехали, под строгим полицейским надзором.
– Возмущались? Грозились жаловаться?
– По-русски – нет. А по-английски – не знаю.
– Хватит о делах, – тронула генерала за руку Екатерина Николаевна. После того как она поплакала на груди мужа по поводу утраты ребенка и услышала в ответ слова утешения и заверения, что это не последняя беременность, сказанные нежным шепотом, душа ее успокоилась, и сейчас Катрин была тихо счастлива. – Погляди, Николя, как Иван Семенович, – сказала она вполголоса, слегка кивнув подбородком на Мазаровича, сидевшего напротив сестер Ельчаниновых, – не сводит глаз с Катеньки.
Муравьев улыбнулся и ответил так же:
– Да и она не обходит его вниманием. Похоже, свадьба не за горами. Отличная будет пара! – Он поднял бокал, стукнул по нему вилкой, привлекая внимание, и сказал обслуживающему стол слуге Сейфулле, которого по-русски все называли Савелием: – Будь любезен, Савелий, налей всем шампанского. Я хочу сказать тост. – Пока Савелий проворно разливал вино, Николай Николаевич поднялся, откашлялся и взял наполненный шипучим напитком хрусталь. – Друзья мои! Я предлагаю выпить за здоровье молодежи – той, что собралась за этим столом, и той, что живет за стенами этого дома, – местной, сибирской и приехавшей в этот суровый край из Европейской России, и той, которая еще сюда приедет – обживать старые земли и осваивать новые, те, что вернутся к России вместе с Амуром. Молодежь – будущее Отечества, без ее сил, без ее веры в Россию, любви к России и надежды на величие России этого будущего не будет. Наша задача – воспитать своими делами и своим примером таких молодых людей и дать им возможность проявить себя в полной мере. За молодежь, друзья мои, за молодежь!
2
Ушли гости. Савелий и Флегонт с помощью Лизы убрали все со стола. Разошлись по своим комнатам постоянные жители губернаторского дома – Вася Муравьев, Миша Корсаков и Вагранов с Элизой. После возвращения Ивана Васильевича из Забайкалья и его рассказа в присутствии Екатерины Николаевны про камнепад и перехват англичан Элиза без стеснения увела Вагранова к себе, и с того дня они жили вместе. Узнав об этом, Николай Николаевич одобрительно хлопнул своего любимца по плечу и посоветовал не тянуть с венчанием. Но тут дело упиралось в два камня преткновения. Во-первых, Иван Васильевич хотел дослужиться хотя бы до капитана, чтобы офицерского жалованья хватало на скромную семейную жизнь. Во-вторых, Элиза не хотела переходить из католичества в православие, заявляя, что Иисус Христос один, и веру в него разделять на части она не может. Во всяком случае, венчание откладывалось на неопределенное время, но для Элизы это не имело особенного значения, а Вагранов излишней набожностью не отличался. Они были просто счастливы и ушли после ужина чуть ли не обнявшись.
Николай Николаевич и Катрин тоже уединились в спальне, на уютной софе. На туалетном столике стояли трехсвечный канделябр, бутылка греческого вина и два фужера. Николай Николаевич облачился в китайский халат, закурил длинную ароматную сигару, Катрин в пеньюаре прилегла на софе, положив голову ему на колени. Ей нравился рисунок его лица снизу, а сейчас она с удовольствием следила за вылетающими из его губ тонкими вьющимися колечками дыма. Муж молчал, о чем-то размышляя, и это задумчивое молчание нисколько ее не угнетало – оно ей нравилось больше, чем какие-нибудь пустые разговоры. Впрочем, пустых разговоров у них вроде бы и не было, по крайней мере, она таких не помнила.
– Да-а, Катюша, одарил меня государь епархией, – качнул вдруг головой Муравьев, – конца-краю не видно! Совладаю ли?
– А что же прежде так не беспокоился?
– Прежде по карте смотрел. А прошел своими ногами – другое почувствовал. И вперед всего – заботы людские. Мы вот сверху как о людях думаем, какими их видим? Одни мошну набить стараются, другие – желудок, третьим – власти подай… А старый казак Ведищев молится, чтобы Россия-матушка на Амур вернулась. А сотник Богданов полтораста верст на крюк скачет, чтобы упредить – как бы иноземцы худа государству не натворили. Да вот та же девушка-каторжанка, о которой я тебе рассказал. Ты знаешь, Катюша, она ведь о ране своей даже не спросила – ее больше беспокоила… нет, не то слово… ее давила, угнетала несправедливость осуждения… И мне подумалось: как мы с ней похожи! Что из того, что она – простая крестьянка, а я – генерал, она – каторжанка, а я, по сути, – наместник царя? Душа-то от несправедливости болит одинаково. Вон Перовский пишет: ежели на неделе нет доноса на Муравьева, чиновники удивляются… Откуда же у людей столько злобы, неправедности, столько равнодушия к нуждам Отечества?! Ведь если бы все жили и служили по совести, при наших-то просторах и богатствах Россия воистину стала бы великой!.. А пока мы видим совсем другое – и так стыдно, так обидно!
