– То был мой отец. – Ротмистр подчеркнул свой польский акцент. – Он погиб.
– Жаль. Хороший был офицер…
– Он был мятежник.
– Да, очень жаль. Он был человек чести, – четко проговорил Муравьев и, не дожидаясь ответа, перешел к гражданским чинам.
Первым стоял временно председательствовавший в Совете Главного управления иркутский гражданский губернатор Андрей Васильевич Пятницкий. Он представился, от волнения сорвавшись и «дав петуха» на слове «губернатор». Под испытующим взглядом Муравьева совсем смешался и нервно усмехнулся. И это взорвало генерал-губернатора. Две-три секунды он не давал гневу вырваться наружу, лицо покрылось красными пятнами, рыжеватые волосы встопорщились на висках, а когда он начал говорить, голос зазвенел от еле сдерживаемого крика:
– Вы еще смеете усмехаться?! Расплодили воров и негодяев и смеетесь! Наша совместная служба невозможна, сударь, извольте немедленно подать в отставку. Немедленно!
Пятницкий вздрогнул, хотел что-то сказать, но увидел побелевшие от ярости глаза генерал-губернатора и, рванувшись в сторону, выбежал из зала. Муравьев, даже не проводив его взглядом, пошел далее, заметно в расстроенных чувствах. Он почти не слушал представления чиновников, машинально кивая в ответ, и, лишь обойдя зал и остановившись возле «кружка Струве», вздохнул с явным облегчением и расцвел дружелюбной улыбкой.
– Рад видеть молодых людей, поспешивших служить на благо Отечества, – сказал он несколько напыщенно, но ответные откровенно радостные улыбки и приветственные слова скрасили невольную пафосность момента. ― Бернгард Васильевич, Андрей Осипович, – Струве и Стадлер дружно кивнули, – побеседуйте в своем кругу о будущем нашего края. В ближайшее время должны прибыть Мазарович, Заборинский, Молчанов. Хотелось бы знать мнение каждого.
– Будет исполнено, Николай Николаевич!
Генерал-губернатор прошел в гостиную, принял от городского общества хлеб-соль и тотчас вернулся в залу.
– Всем благодарствую! – Быстро обвел взглядом присутствующих, наклонил голову и стремительно вышел.
По толпе прокатился и стих растерянный говорок. Из приемной появился адъютант:
– Генерал-губернатор приглашает в кабинет управляющих отделениями и столоначальников…
3
Николай Николаевич, совершенно обессиленный, сидел, отвалившись на спинку оттоманки. Он сразу распорядился поставить ее в кабинете на случай срочной ночной работы. Курчавые волосы слиплись от пота, глаза закрыты. В канделябре на низком столике горели всего три свечи – за окнами было уже совсем темно, – но даже их неяркий свет, казалось, давил на глазные яблоки. Ощущение было такое, словно он только что вышел из тяжелого боя. Подобного тому, в Ахульго. И рука болела, будто только что ранена.
Николай Николаевич попробовал пошевелить пальцами. Большой и мизинец слушались сносно, а вот три средних поддавались еле-еле. И это после стольких лет тренировки! Вздохнул: а что делать – терпение и труд, терпение и труд…
Уже полчаса он провел в одиночестве. Екатерина Николаевна с Васей, Флегонт и Лиза покрутились вокруг, достаточно бестолково, пока он не попросил дать ему отдохнуть и собраться с мыслями после заседания.
Заседания… Как он ненавидел эти, чаще всего бесполезные для конкретного дела, собрания чиновного люда, на которых порой приходилось напрягать всю свою волю, чтобы не дать вырваться истинным чувствам. То ли дело военные советы, где все четко, лаконично: отрапортовал, получил приказ – иди и действуй. А уж если с чиновниками общаться, то самое эффективное – один на один, когда можно и не сдерживаться. Кого-то и по головке погладить, а кого-то и высечь. Пусть фигурально, однако основательно.
Сегодня тоже надо было бы кое-кому всыпать «горячих», но… И так не совсем хорошо получилось с Пятницким, Катрин уже сделала за это выговор, надо признать, вполне справедливый: можно бы со стариком и помягче. Мнение Николая Николаевича об иркутском гражданском губернаторе, самое доброе поначалу – в министерстве отзывы о нем были весьма и весьма положительные, – стало круто меняться в другую сторону, когда узнал он, проезжая Казань, что приобрел в том краю Андрей Васильевич немалое именьице. Откуда деньги, спрашивается, ежели известно, что нет у человека доходов, кроме жалованья? Но права Катрин, права: не стоило рубить сплеча, надо все разузнать доподлинно. Как и про других рупертовых сподвижников…
Перед глазами снова всплыло недавнее заседание.
Он сидит на стуле с высокой прямой спинкой. За длинным столом, обитым зеленым сукном, – главные чиновники Управления.
– Дараган, – произносит Муравьев, глядя в список, лежащий перед ним.
Чиновник лет тридцати пяти испуганно вскакивает и молчит, вытаращив на генерал-губернатора круглые от ужаса глаза.
– Что же вы молчите… – Муравьев заглядывает в бумагу, – …Козьма Яковлевич?
– А… а ч-что говорить?
– Вы же числитесь чиновником по особым поручениям. Вот и расскажите о делах, вам вверенных.
– В к-каком смысле?
Муравьев пристально всматривается в побелевшее лицо и неожиданно говорит доброжелательно:
– Да что это вы так испугались?.. Ну, хорошо-хорошо, сядьте. Сядьте и успокойтесь. Вы были доверенным лицом моего предшественника – мы с вами потом побеседуем.
Дараган, облегченно вздохнув, опускается на стул, достает платок и вытирает взмокший лоб.
– Тюменцев!
Поднимается солидный господин с одутловатым красным лицом.
– Сенатор Толстой плохо вас характеризовал, – морщится Муравьев. – Советую подать прошение об отставке.
– Я не сделаю этого, – тихо говорит Тюменцев.
– Что вы сказали?! – Муравьев не верит своим ушам и сверлит мятежника взглядом. Такой дерзости от начальника отделения, пусть даже и члена Совета Главного управления, он не ожидал.
– Я не подам в отставку, – повторяет Тюменцев, отвечая твердым взглядом на ярость генерал-губернатора. Голос его слегка дрожит. – Сенатору на меня наговорили. А вы – человек новый, никого еще не знаете, в том числе и меня, в деле не проверили. Узнайте, проверьте, тогда и решайте.
Муравьев вскакивает. Кто-то испуганно втягивает голову в плечи. Муравьев видит это и… опускается на стул. Машет Тюменцеву рукой: садитесь.
– Проверю. Именно в деле, – все еще напряженно говорит он и выкликает следующего: – Савинский!
Встает невысокий, довольно молодой чиновник с приятной внешностью. Он, как и Дараган, боится поднять на генерал-губернатора глаза. Муравьев невесело усмехается, но тут же лицо его обретает дружелюбное выражение.
– Я слышал, Афанасий Степанович, что у вас есть предположения по улучшению состояния соляного стола. Напишите мне докладную записку. Когда сможете?
Савинский откашливается. Муравьев терпеливо ждет. Наконец, столоначальник сипло выговаривает:
