— И я с тобой, — тоже посерьёзнела она. — Никуда не поеду, где муж, там и жена, а мы с тобой уже помолвлены. Никуда от тебя. Ты падёшь, похороню тебя, повою над тобой да и буду могилу твою призирать: кто же это сделает, коли не я? А в полон попадёшь, так османы тоже люди, поймут, что я твоя жена, да и не тронут меня. Нет, как хочешь, а никуда я отсюда не уеду.
— Катерина, — печально сказал он, — ты не можешь себе и представить, в какую ловушку я попал, тут тебе не шведы или поляки, османы головы своих врагов вываривают и пьют из них свой поганый кофе.
Она подошла к нему, обняла за шею, склонившись над ним, как над малым дитём.
— А ты не бойся, — тихо и спокойно промолвила она, — всё обойдётся, Господь милостив, не даст в обиду.
И он словно почувствовал себя маленьким мальчиком, несмышлёнышем, которого вот также уговаривала мать, царица Наталья Кирилловна. И показалось вдруг, что все страхи не страхи, а так, ночная муть и наваждение.
Припал головой к её мягкому плечу.
— О тебе забочусь, Катеринушка, — глухо сказал он, — не дай бог что со мной сделается, не тебе же пропадать.
— А и не пропадёшь. Чем это тебя враг наш, дьявол, так обнёс? Я, женщина, и то не боюсь, чему быть, того не миновать, а уж в Книге судеб всё расписано, посему бойся не бойся, а всё равно будет так, как Бог повелит...
И от этих её слов прошла смертельная боль в левом боку и отступила холодная пустота под ложечкой.
Он остался с армией...
А ведь ещё три дня назад ничто не предвещало беды. Конечно, Борис Петрович Шереметев со своей медлительностью и основательностью опоздал. Должен был выйти к Дунаю, прежде чем османы переправятся на другую сторону этой реки. Недаром Пётр так торопил старого фельдмаршала, укорял его в письмах, приставлял к нему то одного, то другого надсмотрщика, чтобы «поспешать, поспешать, поспешать».
Но ни надсмотрщики, ни грозные письма, ни приказания не подействовали. И Пётр понимал: весенняя распутица, саранча, половодье — всё это замедляло ход русской армии, которая шла пешей аж от самой Риги.
Что сделано, то сделано.
Теперь русский лагерь стоял на одном из невысоких холмов близ молдавского села Станилешты, окопанный и окружённый частоколом, и артиллерия была расставлена так, как повелел сам бомбардир Пётр Алексеевич. И три дня назад всё ещё казалось, что Господь на стороне русских, что с Божьей помощью они управятся с османами.
Приезд в русский лагерь молдавского господаря Кантемира Пётр решил отпраздновать как великое событие, закатить пир, по которому давно скучал его желудок.
Под реденькой тенью старых грушевых деревьев, только начинающих распускать новые листочки взамен съеденных саранчой, расстелили слуги несколько больших персидских ковров, кольцом окруживших большое парусинное полотно стола, устроенного прямо на земле.
Гости распорядились поставить на этот стол привезённые с собой молдавские дары: два больших бочонка с выдержанным игристым вином возвышались в самой середине белой скатерти, на больших зелёных листьях винограда слезилась редкостной белизны овечья брынза — сыр, сделанный из овечьего молока, нарезанный крупными дырчатыми ломтями, дымилась токана — мясное блюдо с такими острыми специями, что так и хотелось запить эту остроту стаканом молдавского вина. А вокруг токаны и бочонков круглились куски дымящейся свежей мамалыги, закутанной от простывания в расшитые молдавские полотенца.
Небольшая кучка бояр во главе с Кантемиром выстроилась перед Петром и его приближёнными военачальниками, придворными дамами и Екатериной, разодетыми по последней европейской моде — с обнажёнными шеями, руками и грудями, открытыми почти до самых сосков.
А Кантемира сопровождали только две женщины — Кассандра, его жена, и Мария, его старшая дочь.
Даже не поздоровавшись с Кантемиром — очень не любил Пётр церемоний, — он шагнул к Марии и поцеловал у неё руку.
— Виват, Дилорам, — весело произнёс он, потом повернулся к боярам и Кантемиру и также весело сказал: — На всю жизнь запомню твою дочку, так и буду звать — Дилорам...
Затем пошли церемонии, представления, но уже через несколько минут Пётр пригласил всех к обеденному столу, накрытому на земле.
Как резко отличались Кассандра и Мария от разряженных придворных дам Петра!
Мария сразу отметила это. Кассандра обрядилась в синий далматик с длинными закрытыми рукавами, с высокой стойкой расшитого золотом ворота, с золотой полосой, идущей от самого горла до метущего землю подола, с золотыми полосами по краю синего бархата внизу. Разрезы по бокам тоже были отделаны искусным золотым шитьём.
Под стать Кассандре была одета и Мария: её тёмно-красный далматик, строгий и чопорный, также был отделан золотым шитьём по краю подола, по середине платья и по манжетам рукавов.
Придворные дамы Петра сразу разглядели эту строгость в нарядах господарских спутниц и восхищённо щупали материю, из которой сшиты были прямые далматики, их искусное золотое шитье и лишь удивлялись, почему в такое жаркое время надели эти две дамы — девочка Мария и величественная господарская жёнка Кассандра — столь тяжёлые и неудобные платья.
Но они разглядели и крохотную золотую диадему на лбу у Кассандры с тремя выдающимися золотыми зубчиками, отметили и синюю, перевитую золотыми нитями сетку, в которой были свободно уложены вдоль спины её длинные пышные волосы.
Сетка на голове Марии была красной, тоже перевитой золотыми нитями, и волосы её, тёмные и блестящие, были словно крыло птицы, посаженной в золочёную клетку. Дамы перемигивались, давали себе слово так же оборачивать волосы такими красивыми сетками и поправляли тяжёлые неудобные парики, из-под которых каплями скатывался пот.
Тоненькая, стройная, высоконькая для своих одиннадцати лет, Мария была точно факел среди разряженных дам и бояр отца, ни на одну минуту не забывала, что она из семьи византийских императоров, и достоинство и важность не сходили с её смуглого личика и собирали в две упрямые морщинки кожу на переносице.
С охами и стонами расположились дамы на коврах: кто прямо вповалку возле необычного стола, кто стоя на коленях, кто примостившись сбоку.
Мария с самым пристальным вниманием наблюдала за Екатериной. Большая, едва ли не грузная, она поражала свежестью и белизной кожи, светящимися карими глазами и удивительно нежной улыбкой на полных розовых губах.
Она вела себя просто и естественно, села без охов и стонов, подобрав под свою широкую юбку ноги, и, казалось, была всем довольна, всем удовлетворена.
«Так вот какая она, избранница сердца рыцаря моей мечты», — думалось Марии. Толстые и короткие пальцы избранницы были усеяны перстнями, в ушах качались тяжёлые бриллиантовые подвески, а на полной розовато-белой шее лежали три ряда жемчужного ожерелья, ещё более оттеняя нежную кожу.
Разукрашены, как новогодние деревца, были и другие дамы из окружения Екатерины: перстни, подвески, ожерелья — всё выставлялось напоказ, словно бы эти драгоценности были способны украсить и рябые, изгрызенные оспой лица, и сморщившиеся шеи, и гусиные лапки вокруг глаз.
