— И в Сенат введу князя, — задумчиво сказал Пётр, — умные люди мне сильно важны.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Тысячами огоньков расцветилась полутёмная, мрачная внутренность Архангельского собора. Огромные паникадила, спускающиеся с высокого сводчатого потолка, мерцали и горели, отражаясь в ликах иконостаса, бросая неверные отсветы на тёмные иконы по всем стенам церкви.
И среди этого невероятного блеска и сияния свечей тихо и задумчиво смотрели на людей, собравшихся в соборе, старинные тёмные, благообразные лица святых. Особенно печальным казался образ распятого на кресте Иисуса, словно бы он жалел всё несчастное человечество, занятое своими странными играми.
Мария стояла вместе с отцом где-то с края толпы, собравшейся возле Петра. Раззолоченные кафтаны и шитые серебром камзолы заслоняли от неё его высокую фигуру, но голова его, непокрытая, обрамленная тёмными локонами, всё-таки возвышалась над толпой, и со всех мест, даже самых дальних, видна была эта царская голова.
Священники, одетые в богатые, тоже раззолоченные ризы, накрытые белыми и золотыми клобуками, стоящие с витыми двойными свечами, вставленными в золотые подсвечники, такими громкими голосами возглашали хвалу Богу за чудесное спасение царского рода и русского воинства от напасти, что стены, толстые, многовековые, не могли приглушить это радостное песнопение.
Истово молились все, кто был рядом с Петром, крестились и клали земные поклоны, то вставали на колени, то приподнимались и снова и снова благодарили Бога, славили его, призывали его благодать на свои послушные головы.
Мария молилась по-своему, по-гречески, слова русского, старославянского языка были ей известны, но приходили на память свои, родные, с детства знакомые. Она слегка подпевала в такт голосам громогласных диаконов, вся была во власти этого стремления к небу и Богу и не видела ничего, кроме золочёного иконостаса, резной решётки ажурных царских врат и склонённой, повёрнутой к ней затылком головы Петра.
Одной рукой она слегка опиралась на старинный саркофаг, на котором старославянской вязью выведено было чьё-то имя — одного из царей, прошлое которого было таким далёким и туманным, что уж плохо помнили о нём и сами русские, потомки этого правителя — где уж было знать о нём Марии.
Но она смутно понимала, что под её рукой лежат захороненные останки и боялась прикоснуться к большому и высокому ящику, содержащему мощи далёкого предка русских.
Вся толпа теснилась между этими высокими саркофагами, расставленными вдоль стен собора, кое-где огороженными узорными решётками, а кое-где оставленными без заборчиков, и золочёные кафтаны, и широкие кринолины придворных дам то и дело оставляли на этих гробах свои следы, незаметные для глаза, но ощутимые в душе.
Мария слушала благодарственный молебен с тем трепетом и волнением в сердце, с каким всегда приходила в храмы, — она была набожна и со всей силой своего чувства верила в Провидение, в судьбу, предначертанную Богом, просила у него прощения за будущие свои грехи и маленькие настоящие, просила быть к ней милостивым и добрым.
И всё-таки, посреди трепетного волнения и умиления, успевала она одним глазком следить за волнистыми кудрями своего кумира — русского царя.
Как же красивы были завитки волос на его плечах, как же жалостливо подрагивала его круглая голова, и это подрагивание, и эти локоны на плечах вызывали в ней неведомую ей самой дрожь, такое странное волнение...
Мария не видела Петра с тех самых пор, как высоко к небу поднял он её на своих мощных руках, как расцеловал в порыве восторга.
Она всё время помнила эту маленькую картинку из своего детства, хоть ей и казалось, что это было так давно, что и не стоило бы помнить.
Но как не забывала она свою первую обиду, причинённую ей девчонками-турчанками, отнявшими у неё дорогую куклу и изуродованную ими, так помнила Мария и складывала в копилку своей памяти и то, когда и как встречалась она с Петром.
Он вошёл в её память властно и бестрепетно, она всматривалась в этот портрет с особой тщательностью и замечала на нём всё новые и новые подробности: и крохотные морщинки у глаз, и большие навыкате ясные глаза, и округлый мягкий подбородок, и круглые, может быть, слишком круглые щёки.
Но теперь, воочию глядя на него, она видела только его затылок, укрытый тёмными локонами волос, и рисовала в памяти его лицо, всё ещё не повернувшееся к ней.
Екатерину Мария сначала и не заметила — чересчур низенькой была эта кругленькая женщина, и хоть и носила туфли на огромных каблуках, но голова её скрыта была за толпой, за головами других, и Марии виделись высокие парики, золочёные плечи с лентами орденов через них, качающиеся в сиянии свечей головы.
Но вот она заметила, как слегка раздвинулась толпа, и прикрытые газовой косынкой обнажённые плечи и высокая причёска царицы бросились ей в глаза.
Как и все женщины в соборе, Екатерина была покрыта лёгким платком, позволявшим и сквозь тончайшую ткань видеть её пудреный высокий парик с буклями и вплетёнными в волосы нитками крупного жемчуга, в щель между телами придворных было видно и широкое платье Екатерины, затканное серебряными цветами по розовому атласному полю.
Мария лишь вздохнула. Эта женщина всегда и везде была возле Петра, и Марии казалось, что она сквозь свою тонкую вуаль оглядывается, озирается, чтобы увидеть кого-то, видимо известного и дорогого ей.
Кто же нужен был Екатерине, если рядом стоял он, её повелитель и теперь уже законный муж, венчанный с ней в церкви, её любимый и отважный правитель, высоко держащий голову перед всей Европой?
Но Мария уловила это нетерпение, ожидание, эту напряжённость во всё время молебна.
Ангельскими голосами пел хор мальчиков в белых одеждах, разливался по собору нежный благодарственный гимн, и Мария уходила в мечты и видения...
Длинная процедура молебна наконец закончилась, священник ещё раз возгласил хвалу Богу.
— «Тебе, Бога, хвалим», — отозвался ему хор, и толпа задвигалась, затеснилась, стремясь выдвинуться вперёд, чтобы поглядеть на царя и царицу, приблизиться к ним хоть на одно мгновение.
Придвинулся и отец, тоже стараясь попасться на глаза Петру, и Мария увидела, как Пётр надевает на плечо Екатерины большую трёхцветную ленту.
— За заслуги перед отечеством, — густым голосом произнёс царь, и всё в церкви затихло, смолкло, перестало дышать, — повелеваю наградить нашим орденом Святой Екатерины...
Мария вспомнила, что где-то слышала она, как царь учредил этот новый орден, которым могли быть удостоены только женские члены царского семейства, да и то в знак особых заслуг перед государем и отечеством.
«Он её награждает, значит, она много сделала в том несчастном Прутском походе», — догадалась она и взглянула на отца. Он стоял, вытянувшись во весь рост, и жадно ловил каждое слово Петра.
— ...Екатерину Алексеевну, — закончил Пётр, сам повесил орден на грудь Екатерины, высоко вздымавшуюся, пышную, которую он так любил...
