Хромой в два часа пополудни
В один из погожих августовских дней 1969 года ко мне в Галле приехал из Магдебурга Виктор Балашов, мой старый приятель-офицер военной разведки. С ним мы познакомились еще в пятидесятых годах, когда Виктор был розовощеким лейтенантом и командовал комендантским взводом в одном из южных городов России. Я работал там же в органах контрразведки. Прошло несколько лет, и мы оба стали разведчиками, продолжая служить в разных ведомствах. В середине шестидесятых годов судьба забросила нас в ГДР, где мы быстро нашли друг друга и возобновили наши контакты…
– Впервые вынужден обратиться к тебе по служебному вопросу, – начал Виктор после взаимных приветствий.
– Давай! Помогу, чем могу, – ответил я.
– Вот какое дело. Мой шеф убыл в очередной отпуск, поручив мне встретиться с его агентом, который должен приехать сегодня с Запада. Оставил план проведения встречи, задание агенту, схему места встречи. Одно забыл – указать населенный пункт. Но мне думается, что это у вас, в Галле. Взгляни-ка на схему.
– Конечно, это у нас, – сказал я, рассматривая четко выполненный чертеж. Вот река Заале, вот замок Гибихенштайн, вот парк у стены замка, вот калитка и скамейка рядом с ней.
Под скамейкой стоял крестик и было тонким карандашом едва заметно написано: «Хромой в два часа пополудни».
– Ты его хоть раз видел? – спросил я Виктора.
– Ни разу.
– А фото?
– Не требуется. У него есть особая примета. Он воевал, был ранен и с тех пор сильно хромает на левую ногу. Опять же – пароль и отзыв. Ты мне покажешь это место?
– С удовольствием!
– Ну и ладушки. Заодно посмотришь, нет ли за ним «хвоста».
После обеда мы поехали к месту встречи на «Опеле» Виктора. Машину припарковали в полукилометре от заветной калитки. В парк вошли порознь. Виктор направился к скамейке, помеченной на схеме крестиком, а я занял удобную позицию метрах в ста от него, намереваясь вести контрнаблюдение. Парк был почти пустынен. Он расположен в отдалении от многолюдных городских кварталов, и народа здесь всегда немного.
Сначала все шло по плану. В 13.55 из боковой аллеи появился пожилой мужчина с портфелем, осмотрелся и прямиком двинулся к Виктору, сидящему на скамейке. Мужчина сильно припадал на левую ногу. Поравнявшись с Виктором, он остановился и что-то сказал. Очевидно, попросил разрешения сесть рядом. Так принято в Германии. Сел. «Хвоста» за ним не было. Дальнейшее его поведение показалось мне странным и совершенно нелогичным. Не просидев на скамье и пяти минут, он вдруг вскочил и бросился прочь от Виктора, постоянно оглядываясь и все убыстряя шаг. Если бы не больная нога, он перешел бы на бег. Выглядел он в эти мгновения смешным, жалким и до смерти перепуганным.
Уже в машине я спросил приятеля, что же, собственно, случилось.
– Сам ничего не понимаю, – ответил Виктор. – Когда я сказал пароль в первый раз, он посмотрел на меня как на идиота. Когда я повторил пароль, он очень вежливо попросил оставить его в покое. Что было после третьего раза, ты сам видел.
– Знаешь, попытался успокоить я Виктора, – агентура не любит незнакомых оперативных сотрудников. Некоторые вообще отказываются от встреч по паролям.
– Черт с ним! – сказал Виктор. – Пускай шеф сам разбирается с этим делом, когда приедет.
Он ругнулся и пригласил меня в гаштете на кружку пива…
Прошли годы. Я осел в Москве. Виктор стал начальинком разведотдела в штабе одного из приграничных округов. Мы потеряли друг друга из вида и перестали встречаться. Но однажды он все-таки разыскал меня в столице, будучи командированным на пару суток в Генштаб. Я пригласил его к себе. За ужином мне почему-то вспомнился случай с хромым агентом.
– Между прочим, – сказал Виктор, – та встреча планировалась в другом городе. Это был Бернбург. Он тоже стоит на Заале, там есть замок, парк и скамейка у калитки.
Мы дружно расхохотались.
И чего только не случается в оперативной работе!
Родине не мстят
Луч карманного фонарика бьет в лицо, ослепляет.
– Документы!
Черепков молча достает левой рукой паспорт и протягивает его невидимому оперу. Правая рука в кармане брюк. Указательный палец на спусковом крючке пистолета, патрон в патроннике, предохранитель опущен.
– Возьмите ваш паспорт.
Опер направляет луч на соседа с верхней полки, и теперь Черепков может рассмотреть парня в штатском, который, несомненно, является офицером местного управления КГБ. Свет матового плафона на потолке тускл, но проверяющего видно достаточно хорошо. Молод, неопытен. К тому же невнимателен. Ладно, дурачок, поживи еще на белом свете, решает Черепков, снимая палец со спускового крючка.
Всесоюзный розыск! Досматриваются все поезда, все самолеты, все суда, все автомобили и автобусы дальнего следования, все вокзалы и аэропорты. Десятки тысяч секретных агентов КГБ и милиции участвуют в розыске. Всем им предъявлено переданное по фототелеграфу фото Черепкова, всем объявлены его приметы. Огромная страна третьи сутки, день и ночь, не смыкая глаз, с мрачным азартом ведет охоту за предавшим ее негодяем. Ищет и не может найти, ловит и не может поймать…
Анкета подполковника Петра Тимофеевича Черепкова была безупречной. Сын крестьянина-бедняка, в годы войны служил во фронтовой разведке, не раз брал «языков», был ранен, награжден несколькими боевыми орденами. После войны окончил разведшколу МГБ, где овладел азами оперативного ремесла и английским языком. Пройдя стажировку в Центральном аппарате разведки, съездил в загранку. Ценных источников информации ему, правда, завербовать но удалось, однако провалов и проколов за ним тоже не числилось. Возвратившись на родину, был определен на службу в Первое главное управление Комитета госбезопасности
[16], который возник на месте сталинского МГБ. Довольно быстро дорос до должности старшего помощника начальника отдела. Аттестациями характеризовался как вдумчивый, склонный к анализу, преданный делу партии офицер, активный общественник, примерный семьянин и прочее…
Петр рос единственным пацаном в семье, остальные были девки. Поэтому тяжелый мужицкий труд лег на его плечи с малолетства. Приходилось во всем помогать отцу, суровому, нелюдимому, щедрому на пинки и тумаки человеку, подорвавшему здоровье на Гражданской войне. С весны до осени они вместе вкалывали в поле: пахали, сеяли, косили, отрываясь от работы лишь на время сна и еды. Потом ночевали в стогах. Тут бы и поговорить отцу с сыном душевно, да не получались разговоры: утомившись за день, оба мгновенно засыпали. Впрочем, иногда отец все же делился с Петром житейскими премудростями. Однажды они подсмотрели, как лисица с хрустом пожирала зазевавшегося хомяка. Это была кровавая жестокая картина. Отец сказал тогда:
