Осенью того же года в Нефтегорск на свадьбу к младшей сестре Генриэтте, сильно перезрелой и очень некрасивой девице, пожаловал богатый австрийский предприниматель Альберт Канцельсон. До войны Канцельсоны жили во Львове. Когда Гитлер напал на Польшу, Альберт уже учился в Гарварде, в Штатах. Генриэтта была еще гимназисткой. Немцы управились с поляками за три недели и по старой привычке поделили их земли с русскими. Львов заняла Красная армия, а Генриэтта и ее родители в одночасье стали гражданами Советского Союза. Через два года им пришлось бежать от новой войны на Кавказ, где они и осели. Альберт, вернувшись в Европу после разгрома Гитлера, бросил якорь в Вене и быстро пошел в гору. Веселые австрийцы прозвали его Кайлером. Кайлер по-немецки – дикий кабан. Канцельсон действительно походил на дикого вепря и внешностью, и норовом. У него были огромная голова, мощная грудь и короткие ноги. Вы видели когда-нибудь, как ведет себя вепрь, поднятый с лежбища? С треском и злобным хрюканьем он несется через лесной бурелом напропалую, сметая все на своем пути. Точно так же и Канцельсон продирался сквозь житейский бурелом, снося всех, кто попадался ему под ноги, и неизбежно достигая намеченных целей.
Генриэтта работала на кафедре Лелькиного отца, поэтому Сташинских пригласили на свадьбу. Поначалу Лелька не хотела идти, сказываясь больной, однако женское любопытство заставило ее в последнюю минуту изменить свое решение: ей захотелось увидеть живого капиталиста. А если бы она не пошла, то не было бы и этого рассказа.
Альберт Канцельсон принимал решения мгновенно. Бросив на Лельку лишь один мимолетный взгляд, он сказал сестре:
– Я покупаю этот товар.
Лелька сразу поняла, что речь идет о ней. Она съежилась, стушевалась и ушла со свадьбы, но было уже поздно. Миллионер принял решение. Что же побудило цивилизованного сорокалетнего хама мертвой хваткой вцепиться в девочку-тростинку с тонким нервным личиком и ясными серыми глазами? Тело? Но у Лельки тогда еще не было тела. Были кожа да кости, искусно маскируемые рюшами, оборками и расклешенными юбками. Интеллект? Да, Лелька была разумным существом высочайшей человеческой пробы. Но Канцельсон не ведал, что такое интеллект. Нет! Он положил глаз на роскошные Лелькины волосы необыкновенного пепельного колера с золотистым отливом. Таких нет и никогда не будет ни у кого во всей Вене, рассуждал он. Об этих волосах будут говорить и писать все. Его, Канцельсона, фамилия постоянно будет на слуху в самых элитарных кругах, а значит, и его бизнес попрет в гору совершенно сногсшибательными темпами. Тут же, на свадьбе, он переговорил с Лелькиными родителями, показал им цветные снимки своей виллы, своей яхты, своих машин. С матерью он сразу нашел общий язык, а отец некоторое время кочевряжился, прося месяц на размышление. Через час он просил уже неделю, а еще через полчаса – всего три дня.
У себя дома Лелька оказалась в катастрофическом меньшинстве. На ее стороне был лишь младший брат – девятиклассник Владислав, который заявил, что если она продастся буржую, то останется без брата. Зато мамаша подвергла Лельку сильнейшему прессингу.
– Что лучше, – кричала она, – гулять в элегантных нарядах по Елисейским полям, любоваться афинским Парфеноном и видеть свое отражение в водах Женевского озера или простоять всю жизнь у классной доски в дешевеньком, перепачканном мелом костюмчике, пытаясь наудить ораву балбесов их родному языку, которым они так никогда и не овладеют в той степени, которая давала бы им право называться не человекоподобными существами, а людьми?
Лелька попыталась просить поддержки у отца.
– Почему ты молчишь, папа? Ты ведь коммунист.
Отец популярно объяснил ей, что в партии идейных коммунистов не более десяти процентов, остальные же вступили в эту организацию корысти ради.
– И ты тоже?
– Конечно. Я хотел получить кафедру.
– Но из-за такого моего замужества ты можешь ее потерять.
– А я как раз и хочу этого. На данном этапе меня больше устроила бы должность рядового доцента. Сердце стало пошаливать. Советую тебе послушаться матери. Мы хотим тебе счастья.
– Разве счастье в богатстве?
– И в нем тоже. Во всяком случае, богатство и счастье могут соседствовать, в то время как нищета всегда соседствует с несчастьем.
В конце концов они дожали бедную Лельку. Само собой, в то время увезти советскую девушку за «железный занавес» было не так-то просто. Но не случайно Канцельсона прозвали Кайлером. Он поднял все связи в обоих полушариях, но своего добился: ему разрешили брак с советской гражданкой Ольгой Сташинской.
Николай уже все знал, когда приехал к родителям на побывку в середине зимы. Ему написали. Он не захотел видеть Лельку, но она сама ему позвонила и попросила зайти.
– Привет тебе, буржуйская невеста! – бодро воскликнул Николай, когда она открыла перед ним дверь.
Это была домашняя заготовка. Лелька никак не среагировала на злобную подковырку, а кротко пригласила его войти и усадила в кресло. Вид у нее был несчастный.
– Дома никого нет, – сказала она.
– Зачем мне это знать?
Лелька опустилась на колени рядом с ним и прижалась щекой к его руке.
– Пожалей меня!
Николай не удержался и погладил злополучные благоуханные Лелькины волосы. Она вскинула голову и посмотрела ему в глаза.
– Хочешь – возьми меня… Боишься? Я тебе коньяку дам…
Его словно током шарахнуло. Даже мысль о физической близости с Лелькой показалась ему глубоко отвратительной. Он просто не был морально готов к этому. Она по-прежнему оставалась для него бесплотной мечтой, звездой.
– Не надо, – пробормотал он, вскакивая. – Пусть у нас с тобой останется все, как было. Так будет лучше.
Когда он шел к выходу, она лепетала, что не стоит отчаиваться, что все образуется и перемелется и что детским играм в песочнице когда-нибудь неизбежно приходит конец.
Потом Лелька ревела и прижимала к груди рыжую Ксюшку. Целуя усатую кошкину морду, она записала в заветную тетрадь для стихов такие строки:
Я предательница любви,
Я отступница и изменница.
Накажи меня, прокляни.
Мне самой до сих пор не верится,
Что смогла я сказать: «Прости,
Все забудется, перемелется».
Лелька вышла замуж и убыла в Вену, Николай уехал в свою Вышку в Москву. Летом мать отдала ему письмо от Лельки. Собственно, это было вовсе и не письмо, а всего четыре строки на половинке листка:
Наверное, смоют тебя, наконец,
И годы, и слезные росы,
Но след твой вплету, как увядший венец,
Смеющейся памяти в косы…
В начале 1956 года случилась беда с Владиком Сташинским, братом Лельки. Любознательный парнишка, окончив школу и поступив в нефтяной институт, организовал там кружок по углубленному изучению трудов классиков марксизма-ленинизма. Они читали не только то, что было рекомендовано учебной программой, а все подряд, причем от корки до корки и скоро пришли к печальному выводу: общественно-политическая система нашей страны не во всем соответствует тому, о чем мечтали и за что боролись основоположники научного коммунизма. По дурости они поделились своим открытием с очень широким кругом лиц. Однако настоящим подарком для КГБ, возникшего на месте бериевского МГБ, было их решение подправить некоторые статьи Конституции СССР. Такое деяние квалифицировалось Уголовным кодексом как заговор с целью изменения существующего строя.
