Лиловый смог уже рассеялся, и утреннее солнце заиграло на колокольне, башнях, крыше и нарядных контрфорсах Нотр-Дама, когда Сергей вышел на набережную Монтебелло. Последние бродяги выползали из-под мостов и исчезали в утробе гигантского города. Глядя им вслед, Сергей вспомнил о том, что в годы войны гестапо переловило всех засланных в Париж агентов хваленого СICa
[18], кроме одного – того, что «косил» под клошара.
Он провел ночь с женщиной, к которой испытывал физическое отвращение, поэтому на душе у него было грязно и паскудно. Душу можно было выстирать в кальвадосе, а алкоголь заесть куском жареной ягнятины, уложенным между двумя ломтями хлеба. Рядом, в Латинском квартале, дешевая арабская кухня была в чести. Однако ни напиваться, ни наедаться не хотелось. Наступила полная опустошенность – признак накатывающейся депрессии. Сергей зашел в бистро и выпил одну за другой две чашки черного кофе. Мозги будто сквозняком продуло. Пришло просветление. В конце концов, сегодня у меня выходной, подумал он, и я могу не ходить на улицу Гренель, а Калюжному все завтра доложу. Он без видимой цели побрел по набережной вдоль реки и шел так, пока не наткнулся на старика с детской коляской, в которой стоял древний музыкальный агрегат – шарманка. Старик поставил коляску в тени могучего платана, положил на тротуар ветхую шляпу и приналег на ручку музыкального ящика. Сергей трижды прослушал весь небогатый репертуар шарманки, состоявший из нескольких забытых шлягеров, швырнул в шляпу старика всю мелочь, какая была в карманах, и, не дожидаясь благодарности, направился на противоположную сторону набережной, где у стен домов вытянулись, покуда видит глаз, книжные ларьки и развалы. Он не собирался ничего покупать там, ему просто нравилось перелистывать старые книги, а кроме того, он внезапно ощутил острую потребность полностью вытравить из сознания нечистую одурь минувшей ночи. Сергей взял с лотка томик Аполлинера, открыл его наугад и прочел первые попавшие на глаза строки:
Бреду, сам не зная куда
Со старою книгой над Сеной.
А боль, как речная вода
С ее бесконечною сменой.
И дни мои словно года
[19].
Он полистал книжку и прочел еще одну строфу:
Под мостом Мирабо тихо катится Сена
и уносит любовь.
Лишь одно неизменно:
Вслед за горем веселье идет непременно
[20].
Сергей улыбнулся, поднял голову и вдруг увидел девушку, которую уже не раз замечал прежде у книжных развалов на набережной. Девчонка работала под Бардо: узкие джинсы, белая блузка и полный беспорядок в светлых выгоревших волосах. У нее была прелестная мордашка, явно не французского происхождения. «Если бы ей приладить русую косу и одеть ее в ситцевое платьишко, – подумал Сергей, – то она сошла бы за миленькую русскую простушку из какой-нибудь Кинешмы». Отчего ему захотелось заговорить с ней? Вовсе не оттого, что она стояла рядом так близко, что он уловил запах ее волос. В руках девушка держала «Вешние воды» Тургенева на русском языке. Именно это и побудило его спросить, не изучает ли мадемуазель славистику в Сорбонне. Она спокойно и с достоинством объяснила, что готовится стать гидом и для этого совершенствует языковые знания на специальных курсах при университете. Немецким языком владеет с детства, так как родом из Эльзаса, английский выучила в колледже, а вот русский приходится зубрить на склоне лет. Тут она засмеялась, а Сергей уже по-русски заметил, что мог бы оказать ей помощь в изучении своего родного языка.
– Это предложение заслуживает самого пристального внимания, – ответила она с напускной важностью. – Но неужели вы не француз? Вы говорите по-французски лучше меня!
Это было сущей правдой. То, на что обычные люди тратят долгие годы напряженного труда, досталось Сергею даром. Он взял язык с детства, общаясь с юными жителями Парижа, Брюсселя и Женевы. Его отец, сотрудник Внешторга, всю жизнь служил в разных франкоговорящих странах. Учеба в институте Тореза стала для Сергея чисто формальным делом. Преподаватели его побаивались и радовались, когда он не приходил на занятия. После института Сергея с подачи отца затребовали в МИД и направили в Париж переводчиком посольства.
– Нет, я не француз. Я русский, – сказал он.
– Русский?! – удивленно повторила она, мило грассируя «р». – Я люблю тебя, Россия, дорогая наша мать!
Ее произношение сильно хромало, и на лице Сергея девушка прочла негативную оценку своих фонетических способностей.
– Что, плохо? – спросила она.
– Плохо. Но это неважно. Вы говорите по-французски с эльзасским акцентом, по-русски будете говорить с французским. Главное, чтобы вас понимали.
– Вы изъявляете готовность помочь мне в изучении языка. А чем я стану расплачиваться с вами? Я бедна.
– Платой будет общение со мной и ничего более.
– Это занятно. То же самое обещая поначалу Абеляр Элизе.
– Кто, кто?
– Абеляр был одним из основателей Сорбонны. Он обольстил студентку Элизу, за что был кастрирован.
Сергей расхохотался.
– А у вас острый язычок. Знаете что: давайте пообедаем вместе! Только не говорите, что вам не хочется есть. Неголодных студенток не бывает.
– Я действительно голодна, но я не из тех девушек, которые способны продать себя за роскошный обед.
– Вы опять за свое! Да не нужно мне от вас ничего. Я повторяю, что платой во всех случаях будет общение со мной. Мы будем соприкасаться душами. И это все.
Она посмотрела на него с недоверием.
– Ну хорошо. Тогда я предлагаю кафе «Эльзас» на Перекрестке Одеон. Там вы познакомитесь с кухней моей родины. Это обойдется вам примерно в триста пятьдесят франков, если вы намерены платить за двоих.
Ее звали Женевьева Вебер. Свою немецкую фамилию девушка произносила с ударением на втором слоге, наверное, дли того, чтобы она звучала по-французски. По дороге в кафе они перешли на «ты», а за обедом болтали уже как стародавние друзья. Сергей с удовольствием смотрел на то, как ест Женевьева. Девушка походила на молодую кошечку: ее движения были исполнены мягкой грации, а обгладывая поросячью ножку, она плотоядно заурчала. Будь на ее месте другая женщина, Сергея это покоробило бы, но здесь был совсем не тот случай. Ему нравилось все, что она делала, и он смотрел на нее с нежным умилением. Женевьева перехватила его взгляд и смутилась.
– Мы такие же обжоры, как герои Хемингуэя, – сказала она.
– Они, скорее, пьяницы, – возразил Сергей.
– Нет, нет. Они прежде всего обжоры, а пьяницами только притворяются. Их любимые напитки пиво и легкое вино. Как у нас. Вот герои Ремарка – те пьяницы. В Германии они бутылка за бутылкой лакают все, что попадается под руку, во Франции – предпочитают нормандскую яблочную водку. В «Триумфальной арке» слово «кальвадос» встречается чаще, чем имя любимой женщины. Даже перед тем как заняться любовью, они ставят у кровати бутылку кальвадоса. Как ты думаешь, Серж, почему в Париже есть бар «Хемингуэй», а бара «Ремарк» нет?
