– Нэ ставтэ ему «двойку», вин на мэдаль тягнэ!
Тут Таисия Даниловна впервые посмотрела на меня с интересом.
– Ты что, в самом деле круглый отличник?
Я кивнул.
– Подойди ко мне на перемене, – сказала она.
На перемене я подошел к ней.
– Вот что, – объявила свое решение Таисия Даниловна, – сейчас я поставлю тебе «пятерку», дабы не портить табель. Но на каникулах ты будешь каждый день приходить ко мне домой, и мы будем заниматься немецким языком до упаду. Кроме того, в течение третьей четверти ты прочтешь со словарем все сказки Вильгельма Гауффа. У тебя плохой словарный запас.
Я сделал все, как она велела. В конце учебного года Таисия Даниловна уже не натягивала мне «пятерку». А в десятом классе я ходил у нее в любимчиках. Когда подошел экзамен по немецкому языку на аттестат зрелости, я на этом экзамене ни одного слова не произнес по-русски. Даже грамматические правила говорились по-немецки. Впрочем, так знал ее предмет почти весь класс. От Таисии Даниловны у меня гражданская специальность: филолог-германист.
В Удобной я завершил изучение первоначального курса истории, в том числе – истории нашей страны. В десятом классе мы узнали подробности убийства царской семьи. Мы хорошо усвоили, что жестокость революции оправдана, но внутренне я никогда не мог примириться с казнью мальчишки-наследника и девушек-царевен. Это всегда казалось мне бессмысленным кошмарным злодеянием тем более, что многие Романовы все равно сбежали за границу, они все равно стали там знаменем контрреволюции и все равно ничего с революцией не сумели поделать. Я не мог с этим примириться, хотя великий гуманист Пушкин учил меня:
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу.
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Это я о детях. А что касается царей и цариц, то у меня к ним особое отношение. Я прожил долгую жизнь. Я был свидетелем многих событий новейшей истории. Я прочел много книг, написанных историками отечественными и зарубежными. И вот к чему я пришел: любой властитель России, будь то великий князь, царь, вождь или президент, в конце своего правления заслуживал исключительной меры, ибо число совершенных им злодеяний всегда превышало и перевешивало добрые дела. Ни один из властителей России не любил своего народа, почитал его быдлом и как с быдлом с ним обходился. Однако у большинства царей и вождей имелось смягчающее обстоятельство: они пеклись о величии державы. Последние наши правители даже этого не делали. Казнь Николая Второго я оправдываю. Царицу нельзя было казнить как психически невменяемого человека.
Удобная в конце 40-х – начале 50-х годов не была дремучей глухоманью. Ее связывали с городом Армавиром два ежедневных автобусных рейса. Центральные газеты доставлялись сюда на вторые сутки, а краевая – «Советская Кубань» – в день выпуска. Почту регулярно привозил самолет-кукурузник. Центральные улицы станицы были электрифицированы и радиофицированы. Удобненцы не стали взрывать свою церковь и не устроили в ней овощного склада, а превратили ее в отличный кинотеатр. Священника они не изгнали, а отвели ему для отправления службы дом поскромнее на почтительном удалении от райкома партии. Фильмы нам показывали те же, что и городскому зрителю. Правда, с недельным опозданием. Ни одного нового фильма мы, естественно, не пропускали. Имелись в Удобной Дом культуры с разными кружками, хорошая библиотека и книжный магазин. Молодежь активно занималась спортом. В основном это были футбол, волейбол и шахматы. Так что деревенскими вахлаками нас нельзя было назвать. Мы не путали королеву Марго с графиней Рудольштадтской, мы знали в лицо Дину Дурбин и Джанет Мак-Дональд, не говоря уже об отечественных звездах, мы понимали толк в сицилианской защите и системе «Дабл ю». Помимо этого, каждый из нас мог самостоятельно проделать весь цикл сельскохозяйственных работ на приусадебном участке, наловить добрый кукан голавлей, усачей и плотвы к обеду, а также заготовить на зиму необходимое количество лесных груш, фундука, кизила, шиповника и других даров природы.
Нас было в классе 26–13 девушек и 13 парней. К своим девушкам мы относились уважительно. Об одноклассницах никогда не говорили похабно. Были в нашем классе, как водится, влюбленности. Некоторые закончились впоследствии браками. Мы не знали радости секса, но нам были неведомы и радость СПИДа, восторг наркомании, счастье алкоголизма. Свою первую водку я выпил, когда получил аттестат зрелости, и после этого меня года два тошнило при одном взгляде на нее. Класс наш был дружным, сильным. Все мои одноклассники поступили в вузы или военные училища, и все их закончили. Многие вернулись в родную станицу и стали работать там учителями, врачами, агрономами, но большая часть, подобно мне, осела в городах.
Мне могут сказать: вот твои детство и ранняя юность прошли в сельской местности. Почему ты не пишешь, как жили тогда крестьяне? Напишу. Бедно жили крестьяне. Они неплохо питались, а если бы они питались плохо, то мои друзья, большей частью крестьянские дети, не играли бы на спортплощадке двухпудовыми гирями и были бы не в состоянии подтянуться на турнике тридцать раз. Но одежонка у них была жалкая. Когда я стал городским жителем, то сразу заметил, что одеваются горожане куда лучше крестьян, а питаются хуже. У крестьян не было денег. А откуда было им взяться? Трудодень оплачивался крайне низко и преимущественно натурой. Деньги колхозник добывал в основном на рынке, продавая плоды своего тяжкого труда. Надо заметить, что уровень жизни крестьян медленно, но верно повышался, как и уровень жизни населения всей страны, которая удивительно быстро выгребалась из послевоенной разрухи и нищеты.
Сейчас болтают, что колхозник был тогда вроде как крепостной. Это не совсем так. Из истории мне неизвестно, чтобы крепостных награждали орденами за доблестный труд и чтобы дети крепостных учились в университетах и кадетских корпусах. Ложь и то, что колхозник не имел права никуда уехать из своего села. Он всегда мог завербоваться на какую-нибудь стройку. Он всегда мог с разрешения правления съездить куда угодно к родственникам или знакомым. Но покинуть колхоз просто так, без всякого основания, чтобы пополнить собой ряды городских алкоголиков и бомжей, он не мог. Спросите у любого человека, переселившегося в город из деревни, доволен ли он, нашел ли он себя в новой обстановке, уверяю вас: почти каждый ответит на такой вопрос отрицательно. Зачем же было снимать крестьян с земли и осуществлять пауперизацию по-советски?
Вскоре после переезда в Удобную мы решили купить дом с участком. Надоело снимать квартиры. Весной 1950 года такой дом был куплен. Вообще-то домом наше приобретение можно было назвать с большой натяжкой. Скорее, это была большая хата с русской печью и под камышовой крышей. В хате имелись две большие комнаты, кухня и сени. В ней было тепло зимой и прохладно летом. На участке росло несколько деревьев. К ним мы с дядей той же весной добавили десяток яблонь, слив и вишен. Получился неплохой садик. На более солидное имение у нас не было денег. Вот из этой хатки я и отправился в большую жизнь. Напоследок заботливые родственники решили подправить мою биографию, изъяв из нее папу и маму. В этом нам помог хороший человек Петр Прохорович Голый, старый кисловодский учитель, проработавший в народном просвещении более полувека и награжденный звездой Героя социалистического труда. По просьбе тети Веры он написал бумагу, в которой торжественно лжесвидетельствовал, что мои тетя и дядя взяли меня из черниговского детдома в 1934 году. Эта бумага спасала меня от ненужных расспросов о родителях в мои студенческие годы. Она, наверное, и сейчас в моем личном деле, если таковое до сих пор хранится в архиве Ростовского университета. А портрет Петра Прохоровича можно увидеть в краеведческом музее города Кисловодска. В детстве я хорошо знал этого чудесного старика и его семью. Вот, пожалуй, и все о моем социальном происхождении.
