Ему было уже двадцать восемь. На взгляд восемнадцатилетней девчонки – невероятно много. В таком возрасте люди должны иметь не только достойную работу, но и собственную семью.
Он немного помолчал, прежде чем ответить.
– А у меня уже есть. – Карим с интересом заглянул мне в глаза. – Ты разочарована?
– Нет! – По правде сказать, обрадовалась я этому открытию несказанно. Моя собственная «тайна» не казалась теперь такой невероятной и страшной. Да и шансов ограничиться «просто общением» при таком раскладе, на мой взгляд, было гораздо больше. – Это же просто здорово!
– Я рад, – сказал он с улыбкой. – И прекрати, пожалуйста, говорить мне «вы».
Дальше отношения с Каримом складывались самым замечательным для меня образом – иногда мы вместе гуляли, он приглашал меня в кафе, развлекал, – пока не наступил тот самый, вполне прогнозируемый момент. Был день города – тридцатое августа. Слава, как всегда, отказался участвовать во всеобщем идиотизме, называемом «народными гуляниями», и радостно остался дома в компании бутылки пива и последней версии Diablo. А я с досады согласилась на предложение Карима прогуляться – не сидеть же пнем рядом с мужем и делано восторгаться его успехами на поприще виртуальных смертоубийств. Терпеть не могу компьютерные игры.
Мы долго бродили вокруг Ленинского мемориала, где гремел праздничный концерт, то и дело натыкаясь на моих знакомых и приятелей Карима. Мои недоуменно пожимали плечами (по сравнению с высоким красивым Славой Карим выглядел не очень) и все как один вопрошали: «А где же муж?» В результате мне так надоели эти удивленные взгляды и бесконечные вопросы, что я сама предложила Кариму пойти в какое-нибудь спокойное место.
Мы отправились к нему домой. Жил он, оказывается, неподалеку.
Едва закрылась входная дверь в квартиру, как Карим нетерпеливо притянул меня к себе и начал целовать. Я стояла в прихожей, растерянная, с опущенными руками, и смотрела, скосив глаза, в зеркало, занимавшее всю стену прихожей. Живая картинка в нем была чужой и непривычной. Мне с трудом верилось, что эта невысокая девушка с длинными темными волосами – я. У нее были не мои движения, не мое тело, не мои безучастные руки, и мужчина ее целовал не мой. А потом в кармане Карима запищал спасительный пейджер. Устало закатив глаза, Карим оторвался от меня и извлек черную коробочку на свет. Уперся в нее затуманенным взглядом. Прочел послание. Взгляд моментально стал тревожным и испуганным. «Прости меня, пожалуйста», – он провел рукой по моим волосам, прошел в комнату, не снимая ботинок, поднял трубку телефона и вызвал такси.
Как выяснилось при следующей встрече, заболела его маленькая дочь и он помчался к ней. После этого случая наедине мы старались не оставаться – к счастью, Карим оказался суеверным. Зато у нас сложились еще более теплые дружеские отношения. Я жаловалась Кариму на безразличного мужа, он мне на бестолковую бывшую жену. Мы встречались, болтали, делились друг с другом переживаниями.
Я восхищалась упорством Карима, его трудолюбием и талантом – всего за несколько лет, без специальной подготовки, без начального капитала, без связей ему удалось стать лучшим ювелиром Татарстана. На любых ювелирных конкурсах, выставках побеждал неизменно он. Даже если одним из конкурентов был целый ювелирный завод. Карим был гениален – он придумывал необычные украшения, делал эскизы, воплощал их в жизнь и создавал такие чудесные произведения искусства, что в результате очередь из именитых и сказочно богатых клиентов не иссякала. Все правительство Татарстана заказывало ювелирные украшения только у него. А надобностей было много – от подарков на торжественные даты коллегам из российского правительства до презентов на другие, менее официальные, нужды. Так что очень быстро Карим прославился на всю республику и вращался теперь в высших кругах татарского общества. Эти люди были словно инопланетяне для таких, как я: они ничего не знали о реальной жизни, им были непонятны и смешны наши проблемы хотя бы потому, что они с подобным не сталкивались. Никогда. Разные пути, разный опыт, разная карма.
Деньги, на которые они покупали у Карима одно только кольцо, могли бы прокормить в течение года восемь среднестатистических казанских семей. А эти толстосумы с легкостью выбрасывали космическую для простого гражданина сумму лишь для того, чтобы порадовать свою малолетнюю любовницу или напомнить о себе нужному человеку. И никто из них не думал кого-то там кормить. Логично ведь и справедливо, что каждый человек – кузнец своего счастья. А то, что зарплату на работе годами теперь не выдают, так на то ты и мужик, чтобы выход найти. Придумать что-то ради собственной семьи. Другие же выкручиваются – тот же Карим, например. Кем был и кем стал – небо и земля!
Удивительно, как легко удается человеку выработать философию жизни и тут же ею прикрыться. Даже я, несмотря на врожденный гуманизм, глядя на Карима, думала иногда о том, что действительно – все справедливо. Нужно создавать собственными руками свою судьбу. А кто не смог – тот законно становится изгоем.
С другой стороны, меня невероятно раздражала эта мысль: так, значит, все те, кто чувствует в себе иное призвание, кроме добывания денег, – к преподаванию, врачеванию, науке, искусству – должны побросать свои занятия, поскольку нынче за это не платят, и податься в коммерцию. Забыть об образовании и стремлении нести людям добро и красоту. Кому они сегодня нужны? Нам бы вот создать целое государство таких успешных «каримов», которые способны сами о себе позаботиться и не требуют никакой подпитки извне. Неважно, что за всю свою жизнь прочли они только две-три книги: «Яйца Фаберже», «Искусство Картье» и, может быть, Коран. Неважно, что в них нет стремления созидать, а любая ценность измеряется только деньгами. Это отнюдь не помешает им быть гармоничной частью высшего света конца XX столетия. Такое уж, извините, время. На изломе эпох. А что еще, на самом деле, нужно? Сыты же все и довольны.
Всю дорогу, пока я шла от университета до кремля, Карим прочно обосновался в моих мыслях – было в его жизни что-то символичное, под стать времени. Я пыталась уловить эти сходства и облечь их в приемлемую словесную форму, хотя бы для себя. Но мысли ускользали, зато минуты пробегали незаметно – не успела я оглянуться, как оказалась у исторического музея под стенами кремля. Музей временно не работал – сгорел в один прекрасный день изнутри дотла, да так и не был восстановлен. Я помнила его только по давним, еще школьным, экскурсиям. Особенно врезалось в память то, как мне всегда было жаль животных, «населяющих родной край» (так было написано на табличке), из которых изготовили музейных чучел.
Я прошла мимо памятника Мусе Джалилю – легендарному татарскому поэту, чьи «Маобитские тетради», написанные в фашистском плену, были частью школьной программы по литературе в казанских школах. Не к месту вспомнился Аполлинер – у него тоже был цикл «тюремной лирики», который стал потом частью «Алкоголий». Это когда его обвинили в похищении «Джоконды» из Лувра, а потом выпустили на волю за отсутствием доказательств. Смешно.
А вот для Мусы Джалиля заключение закончилось совсем иначе – его убили. Хотя нечего тут сравнивать – война есть война со всеми ее ужасами и бессмысленными жертвами, а мирное время – это совсем другое. Мне показалось, что я и сама не отказалась бы, как Аполлинер, посидеть немного за решеткой, если жизни ничто не угрожает. Так, глядишь, и вторая глава напишется быстрее: ни горшков, ни уборок, ни прогулок. Но вот если вдруг война – я попыталась прервать непрошеные болезненные мысли, но они не поддались, – нужно сделать только одно. Самостоятельно и сразу же покончить с жизнью. Или в лучшем случае, если удастся, сбежать на другой конец света. Только не становиться героем ради непонятных чужих интересов, не превращаться в пушечное мясо, не убивать. Никогда, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не убивать. Ни за себя, ни за кого-то еще, ни даже за Родину. Я подумала, что, случись таким, как я, жить в сороковых годах, Великую Отечественную точно бы проиграли. «И что мы за поколение такое, – подумала я, неизвестно зачем обобщая, – ни патриотизма, ни геройства». Хотя, могло статься, что мой взгляд на жизнь – чисто женский, а сильная половина человечества живет и думает по-другому. Исконный смысл жизни женщины – давать и беречь жизнь. Спасти, сохранить и приумножить. А не убивать. Я отвела от памятника глаза и решила в ту сторону больше не смотреть, чтобы избавиться от страшных мыслей, которые навеял несчастный Муса Джалиль, навеки застывший перед белокаменным кремлем в бессильном шаге, с опутанными колючей проволокой ногами.
