— Придержи язык! — грозно шепнула ей мать.
Но зерно сомнения уже было брошено и попало на благодатную почву. Всем захотелось узнать, что означает мудреное слово.
— Смышленая девочка! — заметил молодой лудильщик.
Это было лестное замечание из уст человека бывалого, ходившего по всему краю из деревни в деревню, образованного, побывавшего в больших городах.
— Что еще за контрибуция? — спросил все тот же ворчливый старик.
— Это французы такое слово придумали. Все равно что налоги, — объяснил лудильщик. — Вот, к примеру, взбредет Бонапарте в голову приехать к вам сюда и потребовать у вас десяток кур, так вам придется дать ему десяток кур.
Каждый из присутствующих счел нужным торопливо перекреститься.
После вечерней службы, когда все мужчины вернулись с полей, а вся посуда была уже починена, когда сгустились сумерки, молодой лудильщик, которому поднесли полную миску похлебки из риса, репы и моркови и стакан вина, продолжил свой рассказ. Даже священник дон Джузеппе не удержался от соблазна. Уж очень ему хотелось послушать, как безбожники-французы сеют хаос и смуту, грабят мирных христиан, смущая их трудолюбивые души своими злокозненными революционными идеями.
Дон Джузеппе был человеком средних лет, совершенно лысым, с маленькими, ничего не упускавшими голубыми глазками и громовым голосом проповедника. Большой красный нос выдавал его тесную дружбу с кувшином доброго вина.
— Так этот главнокомандующий, этот Бонапарт или Бонапарте, — начал он, тыча молодому человеку пальцем в грудь, — вы, вот вы сами своими глазами его видели?
Лудильщик немного растерялся.
— Чтоб своими глазами, так нет, не видел, — принялся оправдываться он. — Мне о нем рассказывали.
— А кто это рассказывал?
— Судомойка графов Литта.
— Когда? — не отставал священник.
— Прямо вчера, когда я ходил к ним лудить посуду.
— Ну, а она, эта самая посудомойка, видела его своими глазами?
— Нет, его видели граф и графиня, ее хозяева. Говорят, он совсем не высокий, скорее даже низенький, худой, смуглый, черноволосый, с красивым носом аристократа и серыми глазами, которые мечут молнии. Она говорит, что он хорош собой.
— Люцифер тоже был хорош собой, — напомнил дон Джузеппе и проворно перекрестился.
— Люцифер?
— Падший ангел. Он сиял, как звезда. Сатана искони любит искушать грешных красивым обличьем.
В эту ночь Саулина спала мало и плохо. Впервые, с тех пор как она родилась, в деревне случилось что-то необычное. Даже на праздник Мадонны, когда в Корте-Реджину сходились люди из соседних селений, не было такого волнения. А может, ей только кажется? Может, только ее сердце сжимается и трепещет? Вон ее братья и сестры спокойно спят. Она одна ворочается с боку на бок на тюфяке из кукурузной соломы и спрашивает себя, когда же придут французы и потребуют кур у священника или у ее отца.
Ей приснился сон. Французский отряд. Странные существа, насмешливые и дерзкие, но вовсе не страшные, полулюди-получерти с длинными хвостами и с вилами в руках. Они атаковали курятник ее отца, который он отчаянно оборонял. В конце концов французские дьяволы проткнули его своими вилами. Саулине часто снилось, что ее отец умирает, и всякий раз во сне она ощущала острую боль. Наяву он часто бил ее, и в сердцах она желала ему смерти.
Она проснулась очень рано и спустилась в кухню к матери, всегда поднимавшейся раньше всех. Луиджия завтракала. На кухонном столе перед ней стояла полная миска горячего молока, и она крошила в него ноздреватый, темно-желтый крестьянский хлеб. Саулина обожала завтрак: за весь день это была единственная порция еды, которой она не боялась лишиться. На завтрак каждому полагалась своя миска из темной глины, не то что в полдень, когда в кухне собиралась вся семья и каждый хлебал деревянной ложкой прямо из общего котелка с супом, стоявшего посреди стола. Ей и младшим было не угнаться за отцом и старшими братьями, беззастенчиво набивавшими брюхо за счет тех, кто послабее. Луиджия вообще не садилась за стол, чтобы другим досталось побольше.
В то утро, перед уходом в поле, отец, как всегда, вручил Саулине тяжелую метлу, и она скрепя сердце принялась мести двор. Никогда еще привычная работа не казалась ей такой однообразной.
«Мир меняется, — сказала бы она, если бы сумела выразить свою мысль словами, — а я по-прежнему прикована к метле».
Весь дом проснулся с восходом солнца, все занялись обычными делами. Луиджия приготовила кукурузную смесь для кур. Саулина наблюдала издалека, как мать выносит во двор и ставит на землю тяжелый ушат, пронзительно выкрикивая: «Цып-цып-цып!» Куры подлетали с яростным кудахтаньем и осаждали ушат с кукурузным варевом — в точности, как ее отец и братья набрасывались в полдень на котелок с супом. Тут тоже побеждали сильнейшие.
А мать тем временем начала месить тесто и печь хлеб на всю неделю. В ржаную муку она добавляла просо, молотую фасоль и кукурузу.
Старшие братья — миролюбивый Антей, вспыльчивый Пино, угрюмый Анджело — работали в поле вместе с отцом. Тихий Тано, охромевший на одну ногу после тяжелой лихорадки, и молчаливая, замкнутая Гита оставались на попечении Саулины. А сама Саулина — двенадцатилетняя бродяжка, мечтательница, витавшая мыслями в облаках, — охотно признавала над собой только власть зеленого леса.
Не удержавшись от соблазна, Саулина бросила метлу и пустилась бегом через гумно, через огороженные рядами тутовника поля туда, где начинался дышащий и живущий своей таинственной жизнью лес. Он был полон загадочных шорохов, он давал приют зайцам и фазанам, в нем водились даже кабаны. Чуть дальше можно было наткнуться на вытесанную из гранита балюстраду — границу парка, окружавшего чью-то великолепную виллу.
Но бродяжка Саулина, красивая и неуловимая дикарка со светлыми волосами и черными цыганскими глазами, никогда не забиралась так далеко. Пугливая, как зайчонок, хитрая, как лисичка, проворная, как белка, она чувствовала себя уверенно только в своем ближнем лесу. Зимними вечерами, собравшись в кухне за работой, домашние толковали о том, что в лесу полно разбойников. Говорили, что будто бы путешественники, направлявшиеся в Милан, не трогались в дорогу, не составив завещания. Много чего говорили, но Саулина верила только собственным глазам, а своими глазами она разбойников никогда не видела. Зато она знала, где растут ежевичные кусты, где собирать ягоды бузины и где лежит посреди солнечной поляны большой плоский камень, на котором так любят греться зеленые ящерицы.
Большой камень, отполированный временем и поблескивающий на солнце, имел свою историю. Рассказывали, будто один усталый путешественник хотел как-то раз присесть на нем отдохнуть и увидел полустершуюся, но все-таки различимую надпись, высеченную на камне. Надпись гласила: «Кто меня перевернет, тот сокровище найдет». Усталый путник принялся переворачивать этот проклятый камень. Он так старался, что в конце концов опрокинул камень, однако на другой стороне вместо сокровища нашел другую надпись: «Спасибо, что перевернул, я отлежал себе тот бок».
