Секретарь почтительно улыбнулся этой вспышке праведного гнева у своего принципала, человека, славившегося необыкновенной мягкостью и терпимостью.
— Говорят, Бонапарте потерпел сокрушительную неудачу при попытке взять штурмом Мантую, — доверительно сообщил он. — И еще ходят слухи, что тридцать тысяч австрийцев высадились в устье По.
— Слухи, друг мой. Слухи, и ничего более.
— Стало быть, вы полагаете, что ничего из этого не выйдет?
Молодой человек не любил австрийцев, терпеть не мог французов и радовался, когда они уничтожали друг друга на поле боя.
— Полагаю, когда к горлу приставлен нож, разумнее заплатить, — сказал между тем комендант.
— Но это же совершенно несправедливо!
— Вся человеческая история состоит из несправедливостей. А когда несправедливости творят победители, это называется чрезвычайными мерами.
— Значит, пока кругом рушится мир, мы должны продолжать искать протеже мадам Грассини.
— Должны, мой юный друг, — с горечью подтвердил граф. — И если нам повезет и мы найдем ее, мы сможем извлечь из этого большую выгоду, особенно сейчас, когда Бонапарте был вынужден спасать свою певицу от разъяренной толпы, собравшейся под окнами ее дома.
— Джузеппина Грассини, спасенная солдатами Наполеона, — саркастически заметил молодой человек. — Победитель в битве при Лоди берет под защиту куртизанку!
— Прошу вас, замолчите, — нахмурился комендант.
«Этот Бонапарте — тип холерический и мстительный», — подумал он.
В комнатах особняка зазвучали шаги и приглушенные голоса. Дворецкий поспешно открыл двери и едва не был опрокинут французским офицером в сопровождении двух солдат.
— Чему обязан таким визитом? — невозмутимо спросил граф Франческо Нава, взглядом удерживая на месте своего горячего секретаря.
— Гражданин Нава, у меня есть приказ окружного судьи препроводить вас в уголовную тюрьму, — твердо отчеканил офицер.
— Мягко говоря, странное распоряжение, — невозмутимо заметил граф Нава.
— В Милане пролилась кровь, гражданин. Вы представляете народ, запятнавший себя этими преступлениями.
— Я? — улыбнулся городской комендант, не пытаясь, впрочем, заявить о своей невиновности.
— Вы, гражданин, а также ваши друзья: Бельджойозо, Таверна, Арригони, Мельци и другие.
— Что ж, по крайней мере, я буду в хорошей компании, — ответил граф Нава, готовясь последовать за вооруженным конвоем.
23
Дверь была приоткрыта, и Рибальдо не пришлось стучать. Обрубок из Кандольи узнал его. Когда разбойник закрыл дверь, Обрубок зажег свечу.
— Где девочка? — спросил Рибальдо, быстро оглядев помещение.
— Я ее не нашел, — признался безногий.
— Что значит — ты ее не нашел? — Рибальдо едва сдерживал гнев.
— Она сбежала.
— Хочешь, чтобы я поверил, что какая-то девчонка сбежала от Обрубка из Кандольи?
— Я ее даже не видел. Она сбежала от сводни, — объяснил Обрубок. — Но входи же наконец и сядь. Я расскажу тебе все с самого начала.
Рибальдо сел верхом на стул и обхватил руками его спинку.
— Я слушаю.
Обрубок из Кандольи не отличался красноречием. Слова толпились у него в голове, но застревали на губах. А сейчас еще ему очень не хотелось рассказывать историю, в которой был замешан придворный лекарь Фортунато Сиртори.
Есть один человек, Рибальдо, — начал он, — человек, которого я считал святым, а теперь уже не знаю, что о нем и думать. То ли он великий грешник, то ли сам дьявол. Похоже, там, наверху, где они живут со своей наукой, люди так же грешны, как и мы, простые смертные.
— Если ты решил удариться в философию, мы из этих дебрей не скоро выберемся, — нетерпеливо перебил его разбойник. — Какое отношение имеет этот твой таинственный человек к Саулине?
— Девочка сбежала как раз из дома этого человека, — ответил Обрубок.
— Сводня уже успела сосватать ее клиенту? — удивился Рибальдо.
— Но он ее не тронул, — поспешил объяснить Обрубок.
Он все еще находился под впечатлением от случившегося и никак не мог успокоиться. В глубине души он не мог примирить хранившийся у него в памяти образ придворного лекаря, великодушного и всемогущего целителя, с омерзительным портретом, нарисованным галантерейщицей. Несколько часов назад Обрубок сам отправился в дом врача рядом с монастырем Святых Старцев.
Открывший ему слуга тут же попытался захлопнуть тяжелую дверь, увидев на пороге такое чудовище, но Обрубок успел его опередить, перехватив дверь своей могучей рукой.
— Передай своему хозяину, что его спрашивает Алессандро Казираги.
Слуга привык, что к придворному лекарю приходят всякие, в том числе и самые невероятные визитеры, но он никогда еще не видел человека без ног, обладающего силой быка.
Обрубок почти бесшумно скользил на своей обычно громыхающей тележке по комнатам и коридорам. Над гневом возобладал почтительный трепет, уважение, граничившее с религиозным почитанием, которое всегда умел внушить ему придворный лекарь.
— Ты пришел в час печали, — сказал ему Фортунато Сиртори. — А печаль — это тяжкий недуг, который даже я не берусь лечить.
— Я пришел, чтобы оказать услугу другу и спасти заблудшую душу, — тихо ответил Обрубок. — Я вам бесконечно благодарен, но я хочу знать, могу ли я по-прежнему уважать вас.
В эту минуту он вновь стал прежним человеком — высоким, гордым, красивым. Он превратился в Алессандро Казираги, ему казалось, что он вновь ступает легко, как в те времена, когда у него еще были ноги.
— Ты далек от истины, Алессандро, если для суждения о человеке тебе требуются слова и доказательства. Вода и ветер, немного глины, благоухание и зловоние — вот что такое человек, величайшее творение вселенной, непредсказуемое и загадочное. Он падает с четвертого этажа и остается в живых, а прохваченный легким сквозняком умирает. Считается, что человек — мыслящее животное, но когда он следует дурным инстинктам, толкающим его на зло, разве он человек?
Придворный лекарь сидел в саду на каменном бортике чаши фонтана, его печальный взгляд был устремлен в никуда. Расставшись с халатом из китайского шелка, он надел белоснежную рубашку и светлые панталоны, казавшиеся белыми в прозрачном ночном воздухе, на ногах у него были темные сапоги. Он выглядел гораздо моложе своих пятидесяти лет.
— Итак? — спросил он, приглашая гостя уточнить цель своего визита.
Алессандро Казираги откашлялся, пытаясь привести в порядок свои мысли. Столь изощренная манера разговора подавляла его.
— Сегодня вам привели одну девочку, — начал он наконец. — Ее зовут Саулиной.
