— Все женщины в доме в вашем распоряжении, — сказал он уже у порога.
Он мог бы позвать врача, но это было не принято. Никогда такого не бывало, чтобы мужчина, как бы ни были велики его знания, помогал роженице. Такое не допускалось даже при дворе французского короля.
Повитуха велела позвать двух горничных Дамианы.
— Ты вытирай ей пот со лба, — приказала она той, что помоложе. — А ты, — обратилась она к другой, — будешь делать, что я тебе скажу.
Маркиза Ипполита, мать Феба, стояла в стороне, неподвижная, как сфинкс, и наблюдала за происходящим.
— Вы должны поднатужиться, синьора, — сказала акушерка.
На шее Дамианы от напряжения вздулись вены, вот-вот готовые лопнуть.
— Довольно, я больше не вынесу! — крикнула Дами-ана.
— Матка уже раскрылась, — объяснила повитуха. — Это значит, что ваш маленький просится наружу.
— Эта боль меня убивает.
— Надо тужиться. Толкайте, выгибая спину. Толкайте что есть сил.
Дамиана надсадно кричала от боли. Повитуха не сказала ей, что она теряет слишком много крови. Это был верный признак того, что плацента уже отделилась. Если ребенок не выйдет немедленно, он умрет. Если уже не умер.
— Тужьтесь, синьора.
По телу Дамианы прошла судорога, и стало ясно, что дело плохо. Вместо головки показалась ручка ребенка. При таком положении мать и дитя невозможно было спасти, они были обречены. В глазах акушерки отразился ужас. Ей приходилось слышать, что внезапный испуг роженицы может вызвать поворот и неправильное положение плода, но кто же мог так напугать эту знатную даму восемнадцати лет от роду, всю свою жизнь утопавшую в роскоши, окруженную заботой, избалованную судьбой? Этого ей не суждено было узнать.
— Мне уже лучше, — прошептала Дамиана.
— Добрый знак, — солгала повитуха.
Влажное от пота лицо Дамианы с каждой минутой все больше бледнело, кожа стала совсем прозрачной: жизненные соки уходили из тела. К счастью, болезненные схватки прекратились, она чувствовала себя обессиленной и расслабленной, словно готовилась впасть в глубокий сон.
Акушерке приходилось видеть рожениц, страдавших и оравших благим матом в течение двух суток перед тем, как смерть прерывала их страдания.
«Бог сжалился над бедняжкой», — подумала она.
— Долго мне еще? — спросила Дамиана.
— Один бог знает. Главное, чтобы вы больше не страдали.
Это было сказано от чистого сердца. Всем в доме было известно, что предназначение женщины — рожать в муках, а иногда и умирать родами.
— Позовите мужа, — попросила Дамиана.
Ипполита, мать Феба, приблизившаяся к постели, кивнула в знак согласия в ответ на вопросительный взгляд повитухи, удивленной столь странной просьбой.
— Феб, — чуть слышно позвала Дамиана.
Повитуха накрыла свежей простыней кровавое пятно, поражаясь, как у маркизы еще хватает сил говорить.
В некоторых семьях требовали искусственного извлечения плода для установления пола, но это была чудовищно жестокая и кровавая операция, требовавшая кромсания тел, и она ни за какие блага в мире не согласилась бы на подобное злодейство.
Феб Альбериги без слов понял, что происходит.
— Дамиана, — тихо окликнул он жену.
Женщины вышли, оставив их наедине.
— Любовь моя, — он со слезами на глазах сжал обеими руками маленькие ручки жены.
— Мужчина, которого ты видел сегодня вечером… — начала она еле слышным голосом.
— Не разговаривай, — перебил он ее, чувствуя себя виноватым за то, что произошло. Он был груб и несправедлив с ней, ему не было оправданий.
— Я слабею, — шептала она, — но мне уже не больно.
— Я рад, — сказал Феб. Крупные слезы катились по его щекам, он их не утирал и не пытался сдержать.
— Мужчина, которого ты видел сегодня вечером, — не сдаваясь, упорно продолжала Дамиана, — это Гульельмо Галлароли.
Маркизу Альбериги д'Адда это имя ничего не гово-рило.
— Это не имеет никакого значения, — сказал он, не желая утомлять ее дальнейшими расспросами.
— Гульельмо Галлароли — это Рибальдо, — упорно продолжала Дамиана, — лесной разбойник из Лорето.
В уме у Феба тут же промелькнули мысли о нападении, похищении, вымогательстве, шантаже, выкупе. Его взор вспыхнул неистовой яростью.
— Он испугал тебя?
— Нет, друг мой, — ласково улыбнулась она. — Гульельмо Галлароли… Рибальдо… это мой брат.
Маркиз Альбериги д'Адда едва заметно вздрогнул.
— Постарайся отдохнуть, — сказал он, чтобы хоть как-то ее успокоить.
Поверить в правдивость столь нелепого утверждения Феб не мог. Истории знатных семейств изобиловали заблудшими душами, паршивыми овцами, блудными сыновьями и дочерьми; среди его собственных предков, несомненно, тоже встречались висельники, флибустьеры, просто негодяи, убивавшие ради удовольствия. Наверняка первый Альбериги, которому титул маркиза пожаловал сам Карл Великий, не был святым праведником, раз уж сумел нанизать на острие своего клинка, как на вертел, самые крупные земельные владения в Ломбардии. Но с тех пор времена изменились, до наступления нового века оставалось всего ничего, и теперь ни один дворянин не смог бы оправдать присутствие бандита в своей семье. Воры, взяточники, махинаторы, контрабандисты, продажные чиновники — все это было допустимо, но настоящий бандит с большой дороги… нет, невозможно. И потом… у Дамианы не было братьев!
— Ты на меня не сердишься? — с беспокойством спросила Дамиана.
— Конечно, нет, почему я должен на тебя сердиться? Постарайся уснуть.
Дамиана уснула вечным сном, откинув голову на подушку. Феб тихо поцеловал ее в волосы.
36
Сопровождаемый эхом своих шагов, Гульельмо прошагал более полумили по подземному ходу и наконец подошел к подножию винтовой лестницы.
Добравшись доверху, он нажал на рычаг, бесшумно открылась потайная дверка, и Рибальдо оказался в кабинете своих апартаментов на втором этаже в гостинице Лорето. Когда-то это была патрицианская вилла, построенная во времена графов Висконти.
Подземный ход, грандиозное инженерное сооружение, протянувшееся под лесом, пролегал прямо под ложем реки, его строительство потребовало на какое-то время отведения ее в другое русло. А когда по окончании работ водный поток вновь устремился по своему прежнему пути, никто не смог бы заподозрить существование потайного хода.
Воспоминания об этом подземном ходе терялись в глубине веков. Рибальдо вновь открыл его и привел в рабочее состояние. В гостинице, негласно приобретенной им во владение, он был известен под своим настоящим именем — Гульельмо Галлароли. В крестьянской усадьбе, за скромным фасадом которой скрывались его царские хоромы, его звали Рибальдо, там он был главарем разбойников из лесов Лорето. Он распахнул ставни и высунулся в окно кабинета. Солнце уже высоко поднялось в небе, предвещая еще один жаркий и душный день без дождя.
