— Мама, ты что, плакала?
— Я? Да нет, просто искала кое-что и от пыли расчихалась. Ну, мне пора. Убегаю!
Она поцеловала дочь и выпорхнула за дверь. Моложавая, подтянутая, ухоженная женщина, она всегда вызывала восхищение окружающих. При этом деловая и успешная дама, кормилица семьи, хотя и всеми силами возвышающая роль мужа. Георгий Панов, заведующий кафедрой биофака в университете, когда-то служил как материальной, так статусной опорой семьи. Со временем материальная сторона стала существенно проигрывать, уступая место лидирующим позициям супруги. Она вырвалась из безнадеги потерявшего работу рядового экономиста Института международных исследований в менеджеры одного из известных в городе ресторанов. Но при этом позиция авторитета неизменно оставалась за отцом, причем во многом благодаря именно усилиям жены.
Ольга проводила мать, запихнула в рот кусок запеченной рыбы, встретила отца, поболтала с ним о разной ерунде и уселась перед телевизором, не замечая, о чем вещают с экрана, погрузившись в собственные мысли. Зачем мама задержалась? Почему она плакала? Пыль — дурацкий предлог. Она плакала. И плакала по какой-то конкретной причине. Она всегда очень ответственно относилась к времени, старалась никогда не опаздывать на работу и уж тем более никогда не брала никаких отчетов и смет на дом. Обычно мама уходила в ресторан в обеденное время, потом приходила домой и к вечеру, когда наступал час пик для ужинов и вечерней программы, убегала вновь и уже оставалась там допоздна. Сегодня она явно ушла позже обычного. В чем же дело? После десяти вечера Ольга вновь заглянула к отцу. Тот задремал в кресле, склонив седую голову над книгой. Очки едва держались на носу, указательный палец лежал между страницами книги, в другой руке был зажат карандаш. Отец любил делать пометки по ходу чтения. Ольга улыбнулась: папа казался каким-то по-детски трогательным и добрым. У женщин этой семьи было предостаточно смекалистости и ума, но вот отцовской доброты и милой наивности недоставало.
Ольга тихо прикрыла дверь и направилась в родительскую спальню. Мамины слезы были вызваны причиной, которая находилась в этой тумбе. И она непременно должна узнать, в чем дело. Мать испугалась ее прихода, потому что думала, что это отец. Ее резкость и грубость были вызваны именно страхом. Значит, скрыть она хотела что-то именно от него. Думай, Оля, думай, что может женщина скрывать от мужа и рыдать над этим? Разве что любовника. Любовник? У матери? Не похоже. Но что тогда? Долги? Да нет, мама не из тех, кто из-за этого будет плакать. Она вообще редко плачет. И уж точно не из-за денег. Тогда что? Неужели все же любовник? Может, эта девица, что звонит сюда, тоже с этим как-то связана? Может, она посредник? Чтобы не вызывать подозрений, звонит и передает маме информацию? Воображение и так накрученной Ольги разыгралось, и вот она уже с негодованием перебирала старые семейные фотографии в тумбе, недоумевая, как же мама могла так жестоко обманывать отца, добрейшего человека на земле. Наверняка там есть письмо или еще какая улика. И что же мать потом скажет? Как оправдается?
Ольга выдвинула все ящики. Семейные фотографии вперемешку лежали в ящиках, дожидаясь, когда их кто-нибудь рассортирует. Но ни у кого не доходили руки. Ольга перебирала их и раньше и знала почти наизусть. И на этот раз все оказалось знакомым, ничего нового. Она и сама не знала, что искала. Письмо? Записку? Фотографию? Бесцельно перебирала все подряд, вытряхивала старые тетрадки, книги, конверты. Ничего не нашла. Стала складывать все обратно, внезапно устыдившись своей подозрительности. Что она, собственно, искала? Один из конвертов задержал ее внимание. Она его уже просматривала, но вернулась вновь — фотография смуглой улыбающейся девочки лет семи-восьми ее несколько удивила. Ребенок одной из старых знакомых по учебе, скорее всего. Мама заканчивала Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы, у нее было множество знакомых самых разных цветов. Девочка была чернокожей, с кудрявой черной копной волос, собранных в пучок, слегка расширенной переносицей и карими глазами. Чуть полноватые губы на худеньком лице придавали лицу капризное выражение. Типичное африканское лицо. И все же… Это казалось бредом, но все же она была чем-то похожа на нее, Ольгу, в детстве. Несмотря на все различия, Ольга не сомневалась, что сходство налицо. Особенно с мамой. У нее, Ольги, было много отцовских черт, а вот у девушки на фотографии на первый план выступали мамины.
Ольга прикрыла глаза руками, пытаясь успокоиться. Наверное, это ее больное воображение. Еще эта Димкина шутка насчет второго «Я» и двойной жизни. Странным было еще то, что конверт, пустой, ненадписанный, лежал поверх всей кучи бумаг в ящике. Значит, именно его мать положила туда, когда вошла Ольга. На обратной стороне фотографии тоже не было надписи.
Ольга взяла снимок двумя пальцами, словно он был прокаженный, и положила на стол перед собой. Не обращая никакого внимания на половину двенадцатого ночи, она позвонила Димке.
— Я что-то нашла, — прошептала она.
— Что? Кто? Что случилось?
Димка, паразит, уже спал. Она тут вся извелась, а он спит! Ее этот факт так возмутил, словно все на свете должны были переживать вместе с ней.
— Я нашла фотографию. Я думаю, это она звонила.
— Да кто она, Оль? Какой ты травки накурилась?
— Да брось ты, прекрасно знаешь, что не курю. Я нашла фотографию девушки, которая звонила.
— Откуда ты знаешь, что это она? Там что — написано?
— Нет. Но она похожа. На мать очень похожа. И мне кажется, что и голос той девушки тоже был похож на мамин, интонациями. Теперь понимаешь?
— Нет.
— Значит, ты тупой, Димыч, — выдохнула Ольга.
Он не обиделся. Он привык к ее резковатым комментариям и не обращал на них внимания.
— Может, и тупой. И точно спать хочу. Чего и тебе желаю.
— Ты же сам говорил, — продолжала она заговорщически шептать.
— Что?
— Ну, про двойную жизнь, про второе «Я».
— Панова, я не знаю, какие тараканы у тебя в голове, но тебе надо лечиться. И выспаться. У тебя крыша совсем поехала. Ты притягиваешь за уши обстоятельства и пытаешься сделать сумасшедшие выводы. Вот ведь делать больше нечего. Так скоро обнаружишь, что ты — инопланетянка.
— Ладно, Димка. Иди храпеть.
— А ты?
— И я. Если…
Она замолчала, прислушалась к звуку поворачиваемого ключа в двери.
— Кажется, мама пришла. Ну пока, до завтра!
Она бросила трубку и схватила фотографию со стола. Мама вошла в спальню и удивленно застыла на месте. В такой час Ольга обычно спала, а не сидела в ее спальне, у тумбочки, зажимая что-то в руке за спиной.
— Ты что это?
— Привет. Мама.
— Привет. Случилось что?
— У меня — нет. А у тебя?
— И у меня — нет.
Мать говорила медленно, оглядывая обстановку вокруг. Цепкий глаз приметил чуть выдвинутый ящик трюмо. Взбудораженный вид Оли. Горящий взгляд.
