Система пособий, которых можно лишиться, если ребенок бросает школу до 16 лет, искажает смысл образования. Присутствие в школе – это нечто обязательное. Можно там ничего не делать, но такая безнравственность рентабельна.
Родители из неблагополучной среды поставлены в положение сводников перед лицом Министерства образования. Они оплачивают исключительно присутствие детей в школе: их явку туда.
Пособия же могли бы выдаваться детям: за те или иные успехи в учении, которые бы оценивались в соответствии с проделанной работой.
Мне непонятно, почему школа не может как-то материально поощрять детей за их успехи – премиями, книгой, пластинкой по выбору или деньгами. Это же богатство для страны, если ребенок достигает определенного уровня знаний. И у каждого ученика могла бы скопиться какая-то сумма: восьмилетний ребенок сдал французский, в 8 лет получил диплом – премия 100 франков; получил второй диплом – еще 150; третий диплом – 300 франков; четвертый… Почему нельзя?
Или же установить стипендии за пройденный курс – тогда у детей было бы ощущение, что они могут сами финансировать свое обучение. А такая стипендия для них – целый капитал. И через несколько лет они могли бы выбрать, как использовать этот капитал – прервать занятия и отправиться в путешествие либо вложить эти деньги в дело или в продолжение учения.
В самом деле, до чего плачевное зрелище – видеть молодых, имеющих дипломы 16-летних юношей и девушек, у которых нет ни гроша в кармане, ни какой-либо возможности приложить свои силы… Мне это напоминает заключенного, который выходит из тюрьмы и практически ничего не может сделать, не имея ничего. Даже билета в метро.
А диплом – в дополнение к полной безоружности перед жизнью. И никакой организации, которая бы помогала материально, не существует. Вне семьи не существует никого, кто мог бы сказать, как, например, отец своим детям: «Учись до такого-то года за мой счет – я тебя авансирую, дело чести… Я вкладываю деньги в твою учебу (работу), но только до такого-то года; после этого – разбирайся сам, следовало бы этому научиться». Существует одна или две системы школьного страхования, как P. et T., l’Assurance Etudes… Но такие системы не дают школьнику ощущения, что он сам финансирует свою учебу. В Канаде каждый приход может выдавать стипендии (приход там, как у нас, во Франции, сельская община). Я знаю канадских медиков, которые благодаря такой стипендии приезжали во Францию для психоаналитических сеансов. Стипендия была на четыре года, и они могли оплатить курс. И они же сами потом создадут новые стипендии для молодых людей своего прихода.
Во Франции же стипендии распределяются государством, они обезличены. Тогда как учредитель частной стипендии обычно известен. И этому господину раз в год сообщают – что и как, чтобы отчитаться в проделанном. У нас такие стипендии весьма напоминают обезличенную социальную поддержку нуждающимся и не решают проблемы.
В конце концов, стипендии почти всегда достаются либо детям преподавателей, либо тем, кого преподаватели выделяют, или детям, чьи родители следят за тем, где и какие стипендии можно получить. Но есть и другие дети и подростки – те, чьи родители прекрасно могли бы платить за курсы, которые дети хотели бы изучать, но такого не происходит: самим, без стипендии, детям это не по карману, родителям же, не слишком всем этим интересующимся, разбазаривать деньги неизвестно на что – не хочется. А тот социоэкономический уровень, на котором находятся родители, не позволяет детям претендовать на стипендии, которые на самом деле только и позволили бы им утолить жажду знаний.
Раз уж невозможно перестроить школьную систему, то хоть в самой-то школе можно организовать клубы, мастерские, чтобы создавать там то, что можно продавать: рисунки, гончарные изделия, миниатюры; даже платные услуги населению можно оказывать.
Вместо того, чтобы опасаться за сохранность частных домов, можно было бы привлечь детей к уборке этих помещений, к благоустройству их. И у себя в квартале, возможно, они могли бы заняться тем же. Конечно, остается открытым вопрос безопасности, социальных поддержек, страхования, но не следует все видеть только в черном свете. И за мэрией тут не последнее слово.
Почему не платить детям во время обучения? Почему не оценивать материально их успехи?
А не имело бы смысла и у нас, как это делают в Америке, где студенты оплачивают свое обучение, подрабатывая где-либо, – установить плату за обучение, которую должны были бы вносить сами студенты? Тогда обязательное образование обрело бы смысл, ведь… на заработанные деньги студентам удается даже сеансы психоанализа оплачивать. А нет ли здесь общего со школой? Тогда, сохраняя тот же ценностный ряд, можно предложить, чтобы и школьники, не ожидая, пока они станут студентами, сами оплачивали обучение. Возможно, тогда и отношение к школе изменится?
Я уверена в этом. Но для этого надо изменить программы. Если программу можно будет выбирать, то дети выберут то, что им необходимо, и будут стараться, даже охотно пойдут на какие-то жертвы, чтобы только попасть в список на эти занятия.
Никто из детей не начинает сеансы психоанализа бесплатно – у каждого есть право только на три бесплатных сеанса, которые оплачиваются за счет родителей или социального страхования. «Если тебе интересно, – предупреждаю я ребенка, – а это станет тебе понятно через три сеанса, – то дальше психоанализ будет платным; не бог весть сколько, но платить обязательно». И малыши приносят камешки, а кто постарше – марки или, если есть, карманные деньги, 10 сантимов
[185]. Если ребенок приходит с пустыми руками, я поздравляю его с окончанием работы (или – с его забывчивостью) и предлагаю принести что-нибудь, если он действительно хочет продолжить работу, и не отменяю следующей встречи. А родителей утешаю, что нечего волноваться за своего ребенка: раз он не считает, что за эти сеансы следует платить 10 сантимов, значит, так оно и есть. Он прав. Он не чувствует необходимости в моей помощи или не доверяет мне. С вами будет так же. Эта символическая цена является удивительным рычагом интереса, она поощряет ребенка к самовыражению. Иногда, правда, бывает, дети выискивают всяческие способы, чтобы их к этому не вынуждали, несмотря на то что приготовить марку, найти камушек, принести его – труд невелик. Но если и это кому-то затруднительно – стало быть, перед нами те, кому действительно не хочется, чтобы с ними работали. А вместо него (или – нее) приходят родители, которых волнует, что происходит с ребенком. «Приходите поговорить о том, что с ним творится, – приглашаю я их. – Поразмышляем вместе, почему ребенок пока еще не может взять на себя ответственность за себя самого». Часто виноваты в такой ситуации сами родители. Правда, они уже чувствуют, что что-то неладно, а он – еще нет. Он лишь активно или пассивно протестует против того, чтобы им кто-то распоряжался.
Договоренность о необходимости символической платы совершенно понятна и совсем маленьким детям. Эта плата означает его желание; знак того, что ребенок хочет идти навстречу.
Что же до настоящей платы за психоаналитические сеансы, то у меня бывали такие четырнадцатилетние пациенты, которые считали для себя это долгом чести и платили часть, сколько могли, а остальная часть оставалась их долгом чести родителям или мне…
